Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

СНГ. Хозяин туда уже отзвонился, пока неясно, в каком состоянии сам Феодал, но, вроде, дышал к приезду ментов. Поли не испытала шока, в ситуации не было трагизма, она точно знала, что сейчас будет большая война и дележка территорий того мини-государства, которое сотворил ее папаня. Она была его единственным законным и, главное, признанным им самим, ребенком. Но, выросшая в тех же феодальных отношениях, она понимала только одно: от всего того надо сейчас держаться подальше, целее будешь. Папу той же ночью добили в больнице, и теперь она, так же, как и ее муж Павлик, стала круглой сиротой.

Теперь они втроем: он, она и коробка с Gigimon. Коробку распечатали в следующую ночь. Парень все понял правильно и шумно отдался. Первый раз она, конечно, не злобствовала, хотя очень хотелось. Павлик был очарован талантами и темпераментом супруги, а то, что она при этом называла его Павлинкой, его только возбуждало. В Зазеркалье впустила его по билету в один конец.

Наутро хозяин прислал людей, и они силой отвезли Поли в аэропорт, чтобы все было как у людей, ей следовало быть на похоронах. По дороге, при пересадке в Москве, она пыталась сбежать, но там зорко следили за ней папины партнеры – блюстители семейных традиций. Через день она была у гроба Феодала. Больше всего ей запомнились сто нанятых плакальщиц и с десяток бывших папиных вассалов, которые были не прочь стать ее спутниками жизни. Еще запомнились чины, менты мелких званий, которые выглядели испуганными и потерянными, лишившись устоявшегося давно уклада и табели о рангах.

Павлик торговал один, целый день бегал в цветном китайском фартуке и скучал по жене. Вчера вечером не удержался и пошарил в той самой коробке, там нашел для себя много интересного. В обед каждый день забегала повариха, явно с целью подежурить его; она болтала о всякой дряни, но дату возвращения Поли не знала или не говорила. Павлик не понимал, что теперь его жена Поли больше не дочь Феодала, а просто торговка овощами, а он и того меньше – Павлушка-дровокол. Он каждый день жарил себе картошку и ел ее с сырыми мятыми помидорами, их было в избытке. С таких обедов, правда, пучило, но было сытно.

Поли, украв денег из похоронно-поминального общака, ловко смогла свалить в Москву и затаиться на старой явке. Даже в удовольствие успела поработать со старым клиентом, почетным пенсионером, правильно прожившим жизнь в лабиринтах партийных коридоров. Он, будучи, Зиновием, любил, чтобы в этом деле она его называла Зинулей. По представлениям Поли, это была сука, которая при отсутствии яиц носила здоровую бороду. В Москве она ясно понимала, что ей нужно прятаться от людей, которые очень бы хотели стать ее доверителями в решении вопроса о наследовании имущества и средств, если последние существовали в официальной форме. И таких желающих была не одна группа, и самая из них опасная – та, в которой «папой» была та рожа, что в детстве ее дразнила «Гульней» – шлюхой колхозной. Как ни странно, но в Москве было легко ее найти, все ее связи они знали поименно, а взять у нее доверенность для них было мало, без ее присутствия на месте вряд ли что срослось бы. А из Москвы ее вывезти просто, и, подумав так, Поли наладилась в дорогу к Павлику – законному супругу. Для него в Москве по дорогой цене отоварилась подарками – женскими секс-трусиками.

***

Обед тоже удался, он прошел на той же улице, только теперь это был жгучий плов в узбекской чайхане. Лена опять отложила на завтра и диету, и экономию средств. Возвращаясь назад, она не прошла мимо стильного телефона, на том конце провода ответили быстро, но не Болеслав, голос которого был слышен где-то далеко. Она ждала, он взял трубку и радостно воскликнул:

– Ох! – и заверил, что ровно в 19 часов будет у нее в гостях.

Она и сама не знала, хочет она его у себя в гостях или нет, но, объяснив себе, что с чего-то надо начинать, успокоилась. Кроме как в своем коротеньком халатике, гостя встречать было не в чем. Глянув на себя в зеркало, она вдруг заметила, что из того халатика груди ее давно выросли и настойчиво вываливались. Она, за ненадобностью лифчика, была в неглиже. Другого вечернего наряда для приема гостей у нее не было. Любовь ей была не нужна, а главное, что ей самой ее стоячая грудь никак не мешала.

Белая шляпа объявилась в двери ровно по времени. Когда шляпа была снята, а ноги разуты, Болеслав оказался значительно ниже ее ростом и еще старше, чем показалось сначала. Он был с шампанским, тортиком и взглядом, полным понятного интереса к ее халатику. Он присел и сразу попросил показать ему паспорт, его намерением было просто уточнить, есть ли ей уже 18, и его любопытство было трудно скрыть. Он начал заливисто с акцентом говорить, что имел встречу с человеком по ее вопросу, только ей надо будет еще кое-что сделать. Он на крышке торта записал ей телефон и сказал, что надо обязательно завтра в обед позвонить, и что решение показать ее кому надо будет зависеть именно от того человека, и ей надо быть с ним внимательной и приветливой. Сам он сегодня ненадолго, даже такси не отпустил, его бизнес требует ежечасного напряжения.

Выпили по половине стаканчика, Лена испачкала руку в воздушном креме торта и пошла смыть водой. Она еще не успела открыть воду в раковине, как тихо прокрался Болеслав, он как-то в одно движение задрал ей на голову халатик и спустил трусики. Чуть нажав на спину, наклонил ее, и она почувствовала, как что-то в нее входит. Она инстинктивно чуть пригнула колени и запустила в себя полный аншлаг. Мужчина начал двигаться, вздыхая, выдыхая и ускоряясь. Потом прибор выскользнул, запульсировал и замер, пока не дотекло до ее правого тапка. Болеслав снял одну штанину брюк, закинул ногу в ванну, и холодной водой ополоснул тот самый аншлаг. Лена скинула с головы халат и стояла без движения, опершись руками на раковину.

Когда минут через пять она вышла, белая шляпа была уже на голове, штиблеты на ногах, а дверь открыта. Болеслав ей напомнил о важности завтрашнего звонка и унырнул. Лена налила стакан шампанского и выпила залпом, спрятала тортик в холодильник, и только тут увидела лежащие на краю стола деньги, их было много, по крайне мере, за завтраком ей не надо будет думать,