Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл

христианам в Халифате стало резко враждебным: во многих эмиратах меня бы теперь казнили только за мою веру. К счастью, Исфахан был спокойным, мирным, процветающим городом. К сожалению, спустя несколько лет его захватят воинственные турки-сельджуки, при которых все изменится, и Авиценна в очередной раз будет вынужден бежать в поисках нового пристанища.

Визирь эмира представил меня Авиценне на следующее утро, во время его занятия с учениками. Тот лишь кивнул головой, позволив занять дальнее место в углу класса. Урок проходил в типичном восточном помещении с красочными персидскими коврами на полу и стенах и горами подушек, на которых вдоль стен с трех сторон зала сидели слушатели. Преподаватель изъяснялся на литературном арабском языке. Выглядел он весьма величественно: среднего роста, но с уверенной горделивой осанкой, ухоженной длиной бородой, в его сорок пять лет лишь слегка тронутой благородной сединой, с приятным бархатистым голосом и большими глубокими карими глазами. На его голове красовалась высокая серебристая чалма, придававшая его облику еще больше значительности. Занятие было посвящено не самому сложному, но, по словам наставника, чрезвычайно важному предмету: соблюдению личной бытовой гигиены каждый день, а также физическим упражнениям для поддержания силы тела и духа. По меркам нашего времени сказанное звучало банально, но по тем временам задаться целью предотвратить болезнь, а не справиться с симптомами само по себе было радикально новой идеей. Мне запомнилась его фраза: «Физическая активность может заменить многие лекарства, но ни одно лекарство не заменит движения». Занятие продлилось около трех часов, до полудня. После этого Авиценне предстояло совершить несколько срочных операций, во время которых ему ассистировали самые опытные ученики.

По моей настоятельной просьбе мне разрешили присутствовать только на последней из них и глядеть на происходящее из дальнего угла зала. Это была самая сложная операция за день. Пожилой больной, которого привезли в школу издалека, страдал от потери зрения из-за катаракты. Как и многое другое в медицине, Авиценна стал делать такие операции первым в истории. Именно отсюда пошли рассказы о том, что он «лечит слепоту». В своих книгах Авиценна впервые дал точное, подробное и правильное описание строения человеческого глаза и его сетчатки. Любая хирургия в Европе того времени была сущим мучением для пациентов: им зажимали челюсти, чтобы заглушить крики: те все ощущали и нередко умирали от болевого шока – это считалось неизбежным злом. Но в школе Авиценны происходила магия: пациенту клали на рот и нос горячий мокрый платок, пропитанный сильным опиумом, после чего тот впадал в забытье. Примерно раз в десять минут ассистент заново окунал платок в сосуд с раствором опиума, едва больной начинал слегка стонать и шевелиться. Во время глазной операции врач вскрыл глаз тончайшим лезвием, а затем прикрепил радужную оболочку на место. Это требовало филигранной работы, рассчитанной до долей миллиметра. Уже через день больному сняли повязку, и его зрение восстановилось полностью.

Наша встреча с величайшим врачом произошла поздно вечером, после пятой молитвы, которую Авиценна, как всегда, совершил с искренним, неподдельным религиозным вдохновением.

Он предложил мне блюдо с фруктами и овощами, сказав, что сейчас, летом, следует питаться легче, нежели зимой, когда из-за холода организму требуется больше энергии. Я спросил его о религии. Он ответил, что религия чрезвычайно полезна. Она учит людей жить дисциплинированно, следуя не прихотям, а строгому распорядку дня, что идет во благо нашему телу. Кроме того, любовь и уважение к Богу – верный образ мысли любого здорового человека. Я выразил восхищение высочайшим мастерством, с которым он провел глазную операцию. Он улыбнулся:

– Врач должен обладать взглядом сокола, ловкостью рук девушки, мудростью змеи и сердцем льва. У человека есть шанс вылечиться от любой болезни. Нет безнадежных больных, есть плохие врачи.

– Что вы назвали бы самым ценным своим качеством?

– Абсолютная память. Я не забываю ни строчки из тысячи книг, которые я прочитал, ни слова из разговоров, ни одной детали сотен мест, в которых я хоть раз побывал. А путешествовал я немало.

– Расскажите хотя бы немного о вашей удивительной жизни.

– Я родился на севере империи, в достойной, но небогатой семье. Уже в детстве показывал отличные способности к учению, и годам к четырнадцати во всей округе, к сожалению, не осталось ни одного учителя, который мог бы рассказать мне хоть что-то новое. Более всего меня привлекали медицина и философия. Восемнадцати лет от роду я сумел вылечить от тяжелой болезни эмира Бухары; отсюда пошла моя известность, от которой потом было больше бед, чем пользы. Меня радушно принимал один халиф за другим, я совершенствовал свое мастерство, но спустя время правителя свергали. Тогда я попадал в немилость у его приближенных и вынужден был уезжать. Так произошло несколько раз подряд.

У меня отбирали все заработанные деньги, рвали или сжигали мои книги. Разумеется, я помню каждую строчку, но у меня нет времени и сил всякий раз диктовать их заново ученикам, поэтому некоторые работы, видимо, так и исчезнут. Худшее случилось несколько лет назад: самый жестокий и кровавый из всех халифов империи приказал мне прибыть к нему и стать его личным врачом. Он был мне невыносим, и я отказался; на что халиф прислал воинов, чтобы они пленили меня и привезли к нему силой. Мне пришлось бежать через одну из самых мертвых и безводных пустынь сюда, в Исфахан. В пути меня сопровождали двое самых близких учеников, и оба они погибли от жажды; да и я совершенным чудом, уже почти без сознания, буквально дополз до города. Здесь я пока в безопасности. Более всего меня расстраивают даже не сами гонения, а то, что из-за них я гораздо меньше времени посвящал научной работе, чем мог бы в более спокойных условиях.

– Именно наука для вас главное?

– Как и для любого ученого. Не могу прожить и дня, не узнав чего-то нового. Труд – это жизнь, праздность – существование. У меня нет и никогда не будет семьи, хотя в молодости бывали любимые женщины. Это мой выбор. Я не имею права перед Всевышним тратить время моей жизни и талант на что-то иное, кроме науки и врачевания, помощи людям в их недугах.

Мне нравилось то, что Авиценна, говоривший о высшей ценности своего времени, явно не спешил побыстрее закончить нашу беседу. Вероятно, он почувствовал во мне необычного собеседника.

– Меня искренне удивляет то, сколько ненависти я встречаю на своем пути. Муллы призывают убить меня за вскрытия человеческих тел, что запрещено исламом. Другие лекари – хотя я ни с кем не соперничаю и готов обучить любого – обвиняют