Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - Пьер Незелоф

ноября она совсем разболелась, ее пожирал внутренний огонь. Она вызвала своего врача и вытянула из него правду. Узнав, что ей осталось жить несколько дней, решительно стала готовиться к смерти. Непрерывный кашель и сильные приступы удушья заставили ее встать с постели. Особенно страшными были ночи; она задыхалась и безуспешно требовала воздуха, который не поступал.

26-го она захотела причаститься. Нунций принес ей облатку, которую она приняла под молитву, покрыв голову траурной вуалью, как в пятницу на Страстной неделе. Врач предупредил, что пора принять последнее причастие. Она приняла его в окружении коленопреклоненных сыновей и дочерей. С ней были Иосиф II, Максимилиан, Мария со своим мужем, принцем Альбрехтом, а также Елизавета и Мария-Анна. Получив последнее причастие, она обсудила с императором государственные дела, а потом с ним, с его братьями и сестрами некоторые детали собственных похорон. Она думала обо всем: о своих подданных, о своих детях, о присутствующих и о тех, кто далеко от нее, об их будущем.

28 ноября после особенно сильного приступа кашля она воскликнула: «Господи! Когда же это кончится!» Священник, находившийся рядом с ней, посоветовал ей смириться. Она ответила: «Я желаю окончания моих страданий не ради себя, а ради вас всех. Я вас убиваю; я вижу, как вы терзаетесь».

В ночь с 29 на 30-е приступы удушья участились. После одного из них показалось, что она засыпает. Дети посоветовали ей поспать, но она отказалась. «Как я могу спать, – сказала им она, – если в любое мгновение мой судья может призвать меня к себе. Я не хочу быть застигнутой врасплох, я хочу видеть приход смерти!»

Почувствовав, что конец близок, она велела дочерям выйти – не хотела, чтобы они видели, как она умирает. Последним усилием поднялась с кресла, дошла до шезлонга и села в него. Ее устроили так, чтобы ей было как можно удобнее, и она еще помогала себе. Император спросил: «Вам плохо?..» Она ответила: «Достаточно хорошо, чтобы умереть». Сказала Сторку, своему врачу: «Зажгите погребальную свечу и закройте мне глаза, ибо было бы слишком жестоко требовать это от императора». Иосиф II опустился перед ней на колени, Максимилиан и принц Альбрехт сделали то же самое, и все закончилось…

Мария-Антуанетта, похолодев, с расширившимися глазами, слушала и словно сама присутствовала при этой продолжительной агонии, при этой мирной кончине, достойной и почтенной. Она видела эту старую женщину, свою мать, которая, закутанная в коричневый халат, бледная под белым чепцом, до последних ударов сердца ждала свою смерть. Она видела комнату, зажженную свечу, своих братьев на коленях, плачущих слуг, весь город, собравшийся, несмотря на снег, вокруг дворца, целый народ, молящийся за свою правительницу.

Она вспоминала ее такой, какой увидела в последний раз в то апрельское утро 1770 года, с измученным лицом под черной вуалью, с потускневшими от переживаний глазами. Услышала ее голос: «Давай посмотрим друг на друга. Возможно, мы больше не увидимся…»

А теперь она мертва… «Однажды и я… как она…» – подумала Мария-Антуанетта.

Ее начала бить дрожь, и с губ сорвался отчаянный крик о помощи, на который никто не ответил:

– Мама!

И только сейчас она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Глава XVI. Возвращение Ферзена

Встав с постели королевы, куда он допускался не чаще одного раза в неделю, Людовик XVI потирал руки и с грубым смехом сообщал каждому, кто хотел слушать, что изо всех сил постарался над зачатием дофина.

Наконец его похвальные усилия увенчались успехом. В начале 1781 года Мария-Антуанетта забеременела. Беременность, о которой было официально объявлено в апреле, протекала нормально до осени. Будет ли это девочка или мальчик? Живот королевы, живая загадка, заключал в себе все надежды и все разочарования двора.

Родился дофин. Мария-Антуанетта благополучно разрешилась им от бремени 22 октября. Наследование короны наконец-то было обеспечено. Людовику XVI пришлось пить сердечные капли, чтобы справиться с радостным волнением. В прихожей королевы смеялись и плакали от радости; мужчины и женщины, аббаты и маркизы бросались друг другу на шею.

Однако радость была далеко не единодушной. Граф де Прованс, которого рождение у королевской четы сына отнимало надежду однажды взойти на трон, и граф д’Артуа, увидевший, что корона ускользает от его сына, с трудом скрывали огорчение.

– Господи, папа, – сказал юный герцог д’Ангулем, выходя из комнаты, – какой он маленький, мой кузен!

– Настанет день, сынок, – ответил Артуа, – когда он покажется вам слишком большим.

А пока что новорожденному выбирали имя. В его честь давали залп в сто один орудийный выстрел и служили благодарственный молебен. Ему сразу же дали голубую ленту ордена Святого Духа, крест ордена Святого Людовика и, что для него сейчас было гораздо важнее, кормилицу, получившую прозвище Мадам Грудь, которая ругалась, точно гренадер, и отказывалась пудрить волосы.

Через несколько дней делегации цехов и профессиональных корпораций Версаля и Парижа пришли, согласно обычаю, принести свои поздравления королю и королеве. Все они под музыку продефилировали по Мраморному двору: трубочисты и мясники, носильщики портшезов и башмачники. Рыночные торговки спели для Людовика XVI шутливый куплет:

Не бойся, дорогой папаша,

Увеличения семьи.

Если Боженька дает,

Пусть детишками кишит весь Версаль.

Пускай Бурбонов будет хоть сотня.

Для всех для них найдется хлеб.

Версальские слесари, когда настал их черед, подарили королю замок с секретом. Будучи профессионалом в этом деле, Людовик XVI сам раскрыл его. В момент нажатия на пружину посреди замка выскакивала изящно выточенная маленькая фигурка дофина.

– Дайте этим добрым людям на тридцать ливров больше, – сказал он, придя в полнейший восторг.

Потом прошли булочники и портные, кондитеры и каменщики; наконец, замыкая шествие, явились с лопатами и заступами на плечах могильщики и гробовщики с гробом, которых с трудом отправили обратно.

Мать дофина, защищенная колыбелькой, в которой лежал наследник трона, Мария-Антуанетта могла теперь бросить вызов двору и народу. Она понимала, что власть ее укрепилась, и теперь ждала лишь случая, чтобы испытать свою силу.

Ждать пришлось не долго. В начале ноября граф де Морепа слег с подозрением на гангрену. Ему был восемьдесят один год. Когда ему сообщили, что Лозон привез известие, что Вашингтон, Лафайет и Рошамбо принудили лорда Корнуоллиса к капитуляции при Йорктауне, он ответил: «Я уже не принадлежу этому миру». И действительно, умер два дня спустя, 21 ноября.

Кто заменит этого гибкого человека, льстеца, привычного к хитрым комбинациям? Предлагают герцога де Нивернуа, поговаривают о де Сартине и де Машо, всплывает даже кандидатура Шуазёля; мадам Аделаида проталкивает кардинала