Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира - Константин Александрович Образцов

вызывает ужас не меньший, чем изложение планов отмщения.

Но Ясон всему верит. Он великодушно прощает Медею, обещает сыновьям, что позаботится о них, и вообще выглядит очень довольным собой. Медея постоянно льет слезы, но объясняет это тоской по детям — ведь она сегодня уходит в изгнание, а они остаются здесь! Но так лучше, да, я и сама бы ушла, чтобы никому не мешать, меня тут все ненавидят…

Еврипид не силен в детективной интриге, но в психологической достоверности великолепен:

  «Вот, милый друг, еще одна лишь просьба,

  Последняя: я вижу, что Креон

  Изгнал меня для моего же блага, —

  Чтоб никому я в тягость не была

  Здесь, где меня привыкли ненавидеть.

  Из города сама хочу уйти;

  Но сыновей ты в дом к себе возьми

  И воспитай; просить владыку можешь,

  Чтоб он твоих детей не изгонял».

Будущей мачехе, невесте Ясона, царевне Главке, Медея просит передать от себя роскошный подарок: диадему и пеплум, часть царского облачения из самой Колхиды, вещи редкие и по-настоящему драгоценные. Пусть подарки преподнесут сыновья — может быть, тогда мачеха будет с ними поласковей. Одна душераздирающая сцена следует за другой; Медея посылает своих детей со смертоносным подарком царевне, разрывается между любовью и ненавистью, собирается то убить их, чтобы отмстить Ясону, то уйти вместе с мальчиками в изгнание, пока, наконец, не решается окончательно:

Свадьба Ясона и Креузы, слева Медея с детьми. Гравюра 1530–60 гг.

  «Нет, не могу — прочь, замысел безумный!..

  В изгнание беру с собой детей.

  Чтоб отомстить отцу, — зачем я буду

  Сама себя их муками терзать?

  Прочь замысел мой, страшный и безумный!..

  Но что же будет? Как? Я потерплю,

  Не отомстив, чтоб надо мной смеялись

  Враги мои? Какая низость! Мысль

  Презренную я в сердце допустила.

  Ступайте, дети, во дворец… Скорей!..

  Все кончено!

  Не быть тому вовек: на поруганье

  Я не отдам детей моих врагу.

  Ведь все равно им смерти не избегнуть, —

  Я родила их, я же и убью.

  Назначенное Роком да свершится!..».

О последовавшей в царском дворце чудовищной сцене нам рассказывает, как водится, вестник. Царевна действительно обрадовалась прекрасным подаркам, но, едва она надела головной убор и пеплум, как колдовской яд начал действовать. На подробности Еврипид не скупится:

  «Двойными были муки: из венца,

  Сжимавшего ей голову, струился

  Всепожирающий огонь, и дар

  Детей твоих — прозрачный, легкий пеплум —

  Несчастной тело белое сжигал.

  Тогда она вскочила, обезумев,

  Вся в пламени, и бросилась бежать

  И головой трясла и волосами,

  Чтобы сорвать пылающий венец.

  Но золото за волосы цеплялось,

  И чем сильнее головой трясла,

  Тем в них огонь все ярче разгорался.

  И, наконец, упала, ослабев, —

  И собственный отец теперь узнал бы

  Ее с трудом: ни милого лица,

  Ни ясных глаз; смешавшись с кровью, льется

  Расплавленное золото и жжет.

  Как светлая смола сосны горящей,

  Истаевает тело на костях,

  Снедаемо незримым ядом, — жалкий

  И страшный вид!».

Вероятно, смертоносный состав, пропитавший венец и пеплум, был схож по действию с ядом Лернейской гидры, ибо для несчастного царя Креона, прибежавшего на душераздирающие вопли своей дочери, прикосновение к ее одежде и телу стало роковым: «липкий, жгучий пеплум» оплел его, будто плющ, и сорвать его можно было только вместе с кожей и плотью, так что в итоге отец и дочь умерли в страшных муках, сцепившись в смертельных объятиях.

Медее осталось последнее и самое страшное дело: убить сыновей. С мечом в руках она входит в дом. Бедные дети кричат и зовут на помощь за декорацией, но тщетно: месть свершилась. Запоздавший Ясон в отчаянии ломает двери, и мы становимся свидетелями единственной фантастической сцены в трагедии:

  «Средние широкие двери дворца распахиваются сами собой, и из них вылетает Медея на волшебной колеснице, с драконами бога Солнца; мертвые тела обоих сыновей лежат у ног ее».

Какое-то время они еще препираются — два преступника, обвиняющих друг друга и оправдывающих свои злодеяния. Ясон умоляет отдать ему хотя бы тела сыновей; Медея отказывается, наслаждаясь отчаянием, горем и унижением бывшего мужа. Наконец она уносится прочь, оставляя рыдающего Ясона на ступенях дворца.

Этим заканчивается трагедия. Мифологическая история рассказывает о дальнейшей судьбе Медеи много и зачастую противоречиво. От жены Эгея она успешно избавилась, но заставить царя отравить собственного сына, Тесея, у нее не получилось, поэтому из Афин тоже пришлось бежать. Она вернулась на родину: ее отца уже не было в живых, так что Медея свергла с престола своего дядю — наверняка не обошлось без ядов и колдовства — и долго правила в далекой Колхиде. Есть версия, что одно время она была владычицей Персии, и ей даже приписывают изобретение хиджаба, но, зная Медею, в такое новаторство верится с трудом. Зато вполне вероятной кажется легенда, что Гера даровала Медее бессмертие в благодарность за отвергнутые ухаживания Зевса — да, Медея могла, точно хватило бы духу. Гесиод упоминает о Медее, как о богине, а некоторые мифы утверждают, что она в конце концов на блаженном острове Левка, он же Змеиный, стала супругой покинувшего этот мир Ахилла. Правда, это место должно было быть занято Ифигенией, но для Медеи конкуренция вряд ли стала бы проблемой.

Зато в отношении судьбы Ясона нет никаких разногласий: одиноким бродягой он скитался по всей Элладе и в конце концов погиб под обломками обветшавшего, заброшенного «Арго», который стал последним пристанищем бездомному и нищему старику.

Достойна внимания и посмертная творческая судьба Еврипида. Мы уже говорили, что при жизни он, несмотря на скандальную славу, не имел ни всеобщего уважения, как Эсхил, ни блистательного признания, как Софокл. Однако до нашего времени дошло всего по 7 полных текстов произведений «отца трагедии» и его новатора-ученика, и целых 17 текстов авторства Еврипида. Знаменитый российский литературовед Борис Исаакович Ярхо, рассказывая об античных собраниях сочинений выдающихся драматургов, которые составлялись и переписывались на папирусных свитках, отметил, что «уже ко II в. н. э., вследствие сложившихся определенным образом читательских симпатий <…> произошел отбор, в результате которого Эсхил и Софокл оказались представлены семью драмами