Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира - Константин Александрович Образцов

их подкравшись, меч

  Вонзить обоим в сердце?..».

Является собственной персоной Ясон. На первый взгляд, в его появлении нет драматической логики, он не двигает и не останавливает действие, не открывает ничего нового, и ни Эсхил, ни Софокл не стали бы занимать такой сценой время, но для мастера тонкого психологического рисунка Еврипида в визите Ясона к разъяренной Медее есть безусловная художественная правда.

Вся его речь — попытка оправдаться перед собой и Медеей. Он говорит, что не желает ей зла, а если и сошелся с молодой и красивой царевной, так исключительно ради жизненной перспективы, и чтобы составить лучшую будущность для их с Медеей детей: ведь теперь мальчики, когда подрастут, в перспективе могут рассчитывать на коринфский престол! Кажется, он всегда побаивался свою страстную и могущественную супругу, зато с царевной Главкой ему легко и просто: она юная, милая и добрая девушка, для которой он герой-аргонавт, а не парень, который бы ничего не добился, если бы не помощь жены, совершившей ради него несколько вероломных убийств.

Ясон замечает, что Медее совсем необязательно было уезжать из Коринфа, но что она сама навлекла на себя изгнание необузданным гневом и проклятиями, а так могла бы преспокойно остаться в городе; наконец обещает, что будет помогать ей и детям деньгами — и это уже слишком даже для хора, который восклицает:

  «Ясон, умел ты речь свою украсить.

  Но я скажу, — хотя б слова мои

  Не нравились тебе, — что долг и клятву

  Ты преступил, супруге изменив».

Медея не стесняется в выражениях:

  «Мне на глаза ты показаться смел?!

  Иль доблестью считаешь ты — спокойно

  Смотреть в лицо обманутым друзьям?

  Так знай, что это худший из пороков —

  Бесстыдство! Рада видеть я тебя:

  По крайней мере, сердце облегчу

  И лишний раз бледнеть заставлю труса.

  От дней давнишних поведу я речь:

  Все эллины, все аргонавты помнят,

  Как я тебя от гибели спасла!

  Скажи: куда идти мне?.. Возвратиться

  Под кров отца, которого с тобой

  Мы предали? Иль к дочерям Пелея,

  Которого убили мы?.. Приют

  Нашла бы я у них гостеприимный, —

  Не правда ли?.. Ты видишь: для тебя

  Я порвала святые узы крови,

  Врагом я стала тем, кого люблю.

  Что ж, счастлив будь! Но счастья твоего, —

  Проклятого и горького богатства

  Я не возьму».

Медея у Еврипида очевидно ведома страстями, с которыми не всегда может сама совладать; на короткое время она может заставить себя притвориться кроткой, изобразить покорность судьбе — например, когда нужно уговорить Креона оставить ее в городе еще на день. Но потом внутреннее пламя вспыхивает с новой силой, и она, вместо того, чтобы напускным смирением успокоить страхи Ясона, обрушивает на него всю ярость гнева, заставляя бледнеть от ужаса.

Меж тем, для нее не решен один очень важный вопрос: куда бежать из Коринфа? Социальный ландшафт Древней Эллады не позволял одинокой женщине свободно устроиться в любом месте, да и уйти она собиралась, как следует хлопнув дверью, так что Медее необходимо было не только место для жизни, но и достаточно сильный покровитель. И тут ей улыбнулась ее ведьмовская удача: буквально на улице она встретила уже знакомого нам Эгея, царя Афин и будущего отца героя Тесея, который возвращался домой из Дельф через Коринф. Они разговорились; Эгей рассказал, что спрашивал у пифии о том, почему у них с женой не выходит родить ребенка, но ответ получил настолько туманный, что вот, едет к другу в Трезен, чтобы вместе подумать над толкованием. А Медея как раз волшебница, очень кстати! Она рассказывает Эгею про обиду, которую ей нанес изменой вероломный Ясон, про изгнание, и просит о помощи:

  «О, добрый царь, обняв твои колени,

  Рукой коснувшись твоего лица,

  Молить тебя я буду: сжалься, сжалься,

  Не отвергай меня, прими в свой дом

  Изгнанницу, покинутую всеми,

  И пусть за то бессмертные детей

  Пошлют тебе и светлую кончину!

  Не знаешь ты, кого во мне нашел,

  Каким искусством дивным я владею.

  Я прекратить могу твое бесплодье,

  Бесчисленных потомков даровать —

  Я знаю все целительные травы!».

Как тут было устоять? Так Медея обрела пристанище; осторожный Эгей попросил только, чтобы из города они уходили порознь: а то увидит кто, пойдут разговоры, а я женат, ну, сама понимаешь…

В отличие от Софокла, который мастерски выдерживает интригу, не раскрывая ее до самой развязки, Еврипид небрежно выбрасывает на стол все сюжетные карты, но держит внимание не внешним, а внутренним, психологическим напряжением. Вот Медея после встречи с Ясоном рассказывает свой план мести:

  «В дом к Ясону

  Из слуг моих кого-нибудь пошлю,

  И выйдет он ко мне, и с хитрой лестью

  И с ласками я приступлю к нему,

  Скажу, что воле мужа покорилась,

  И что нашла полезным для семьи

  Клятвопреступный брак его, что мудро

  И праведно со мной он поступил.

  Я умолю, — и он детей позволит

  Оставить здесь, в Креоновом дворце,

  Не для того, чтоб их на поруганье

  Отдать врагам моим, но злую смерть

  Я через них готовлю новобрачной:

  Дар от меня ей дети поднесут —

  Златой венец и пеплум легкотканный.

  Когда ж убор возложит на себя,

  Ужасною погибнет смертью дева,

  Умрут и все, кто прикоснутся к ней:

  Таким мой дар напитан будет ядом…

  Не лучше ль здесь мне речь мою прервать?

  Того, что я потом должна исполнить, —

  Сама боюсь: хочу убить детей,

  И не спасет их никакая сила…».

Нам остается только наблюдать, как этот кошмарный замысел будет реализован на практике, одновременно и сочувствуя разрываемой яростью и горем Медее, и желая, чтобы ее чудовищный план провалился. Теперь уже и хор пытается отговорить ее, но тщетно.

Она посылает за Ясоном, и тот сразу приходит. Медея заставляет себя быть милой: говорит, что раскаивается, что понимает — для детей так даже лучше, а она была дурой, но теперь все осознала. Она зовет сыновей, говорит им, что помирилась с их отцом, и вот все уже обнимаются, и эта сцена