Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

восторгом и любовью, входит в духовный простор и растет в нем.Есть некий час – как сброшенная клажа;Когда в себе гордыню укротим.Час ученичества – он в жизни каждойТоржественно-неотвратим.………………………………………………………О, этот час, на подвиг нас как голос,Вздымающий из своеволья дней!О, этот час, когда как спелый колос,Мы клонимся от тяжести своей.И колос взрос, и час веселый пробил,И жерновов возжаждало зерно.Закон! Закон! Еще в земной утробеМной вожделенное ярмо.Час ученичества! Но зрим и ведомДругой нам свет, – еще заря зажглась.Благословлен ему грядущий следомТы – одиночества верховный час!

Час ученичества – это час стихания, смирения. Внешняя свобода меняется на добровольное, вожделенное ярмо. И свобода, которая обретается снова в верховный час одиночества, это уже свобода иная – внутренняя. Своеволие стихийных порывов вело к анархии, к хаосу. Истинная свобода глубоко ответственна. Она опирается на чувство связи с Целым. Она никогда не бывает свободной от обязанностей. Это свободный выбор обязанности. Это чувство внутренней общности, связанности со всем миром.

Стихийная свобода может стать свободой части, отрывающейся от Целого – то есть мигом свободы, а затем – смертью. Высшая свобода – свобода Целого, собравшего все свои части воедино. То есть – Исцеление и жизнь.

Свобода начинается со свержения внешнего господина. Это первый шаг к освобождению. Но полное освобождение есть господство над самим собой – подчинение своему собственному высшему смыслу, источнику своей жизни; полная свобода – единство с самим собой и с космосом; и она возможна только при строгой иерархии высшего и низшего, при добровольном служении низшего высшему.

Дав полную свободу всем Дон Жуанам и Кармен, Марина Цветаева сделала открытие: на их уровне истинной свободы нет и быть не может. Они не могут жить в беспредельности, ибо сами не беспредельны. Они разбиваются «о гранитные колена» истинной Беспредельности, о свою собственную границу, которая есть Вечность, Божество.

Божество подступило к ней, как Вакх к Тезею. Как внутренний свет и внутренний Голос. И душа испытала одновременно страх и любовь, ужас и восторг. И отталкивание, и благоговейное приятие – все вместе. Более всего на свете хотела бы она вся последовать за Высшим. Но… в ней есть две природы, а не одна. И одна часть души вечно находится в споре с другой; вечное раздвоение:

Белье на речке полощу.Два цветика своих ращу[36],Ударит колокол – крещусь,Посадят голодом – пощусь.Душа и волосы – как шелк.Дороже жизни – добрый толк.Я свято соблюдаю долг.Но я люблю вас – вор и волк!

Стихия никак не укрощена, только затаилась. Цветаева ее – любит. Но что она любит больше? Стихию или внутреннюю силу, обарывающую стихию?

Рыцарь ангелоподобный –Долг! – Небесный часовой!Белый памятник надгробныйНа моей груди живой.За моей спиной крылатойВырастающий ключарь,Еженощный соглядатай,Ежеутренний звонарь. –Страсть и юность, и гордыня –Все сдалось без мятежа,Оттого, что ты рабынеПервый молвил: – Госпожа!

Долг – надгробный памятник на живой груди. Но – в любви – рабыня. А в верности Долгу – госпожа. И может быть нелюбовь к рабству больше весит на внутренних весах, чем любовь рабы?

Так или иначе, она не может отбросить ни того, ни другого. И если даже подхватить ее сравнение долга с надгробием, – душа ее не погребена навек. Она имеет силу – и задачу – вынести тяжесть камня. Она несет эту тяжесть камня добровольно. Цветаева отдавалась долгу, как страсти: «Моя католическая, нет – хлыстовская любовь к тебе, – пишет она Пастернаку, – ничто перед моим протестантским долгом»[37].

Силы воли – хватило! Но было ли чувство совершенной правоты, когда долг побеждал раздвоенность, когда другая часть души полностью подавлялась?

Совесть жгла душу с двух концов. Вечная тяжба с самой собой никогда не кончалась!

О нет, не узнает никто из вас– Не сможет и не захочет! –Как страстная совесть в бессонный часМне жизнь молодую точит!Как душит подушкой, как бьет в набат,Как шепчет все то же слово…– В какой обратился треклятый адМой глупый грешок грошовый!

И в те же годы, на тех же страницах – тут же, рядом:

Пригвождена к позорному столбуСлавянской совести старинной,С змеею в сердце и с клеймом на лбуЯ утверждаю, что – невинна.Я утверждаю, что во мне покойПричастницы перед причастьем…

И еще:

Суда поспешно не чини:Непрочен суд земной!И голубиной – не черниГалчонка – белизной.А впрочем, – что ж, коли не лень!Но, всех перелюбя,Быть может, я в тот черный деньОчнусь – белей тебя!

Так виновна она или нет? Чиста или грешна? Перед внешним судом чувствует себя невинной, чистой. Перед внутренним, тем, высшим – виновной, глубоко виновной…

Разве любовь-стихия, любовь-захваченность, порабощающая душу, не опустит глаз перед Тем внутренним Голосом и Светом?

Любят – думаете? Нет, рубятТак! Нет – губят! Нет – жилы рвут,О, как мало и плохо любят!Любят, рубят – единый звукМертвенный! И сие любовьюВеличаете? Мышц играИ не боле! Бревна дубовейИ топорнее топора…(«Ариадна»)

И все-таки любовь для Марины Цветаевой редко бывает «глупым грешком грошовым». Почти всегда – это страсть, тяжелая, как гора, весомая, как жизнь. Потому никто и не смеет судить извне, что никто не взвесил, чего стоит ей внутренняя борьба со стихией. Нет, любовь для нее не огнь-ал, не птичий щебет, не бабочка-однодневка – горящая лазорь, разверзшаяся синь, та самая судьба, которая на роду написана, даль, к которой душа призвана, без которой жизнь – не жизнь.

«От Психеи у меня – все, от Евы – ничего», – часто говорила Цветаева. Психея – душа, а не тело приказывает ей. Душа – горит:

Я и жизнь маню, я и смерть манюВ легкий дар моему огню……………………………………………………Птица-Феникс я, только в огне пою!Поддержите высокую жизнь мою!Высоко горю и горю до тла!И да будет вам ночь светла!(«Что другим не нужно – несите мне»)

У Евы – блажь, У Психеи – страсть. И эта страсть дает ей внутреннее право. От нее не так легко отмахнуться, она какая угодно, но – не мелкая!

Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст,Утолить нашу душу!). Нельзя, припадая к устам,Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст…Утоли мою душу: итак, утоли уста.Ипполит, я устала… Блудницам и жрицам – стыд!Не простое бесстыдство к тебе вопиет! ПростыТолько речи и руки… За трепетом уст и рукЕсть великая тайна, молчанье на ней – как перст.О, прости меня, девственник! отрок! наездник! негНенавистник! – Не похоть, не женского лона – блажь!То она – обольстительница! То Психеи лесть –Ипполитовы лепеты слушать у самых уст.(«Послание». Цикл «Федра», № 2)

Это говорит Федра, та самая «бедная женщина», которую погубила Афродита. Та самая, которая была лишь орудием, когда орудовали «те». Но ведь и Федра, и Тезей – две стороны одной и той же души. И Тезей находит в себе силы на полное самопожертвование во имя божественного