Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

полноту Творца, Того, Который не победил, не подчинил, а полюбил и объял всех и вся.

Над всеми богами сердце провидит образ единого Бога… И узнает его земное подобие – души, вмещающие внутрь космос.

Такой душой был Рильке. Прежде всего – Рильке. И Рильке теперь – ее путеводная звезда. Ее бессмертный возлюбленный сквозь все и всех.

«Борис, я не знаю, что такое кощунство»[31], – писала Марина Цветаева Пастернаку, обсуждая своего «Молодца». Но вскоре, в одном из следующих писем, появляются иные слова: «Сопоставление Р<ильке> и М<ая>ковского для меня при всей любви моей к последнему – кощунство. Кощунство – давно это установила – иерархическое несоответствие» (Письмо к Пастернаку).

Пастернак, в молодости обожествлявший Маяковского, в иной свой период отвернулся от него. Цветаева продолжает любить Маяковского, но это уже иная любовь. Когда-то, в Москве, глядя ему вслед, почувствовала: если оглянется и окликнет, на всю жизнь пойду за ним. С этим – кончено. Она его переросла. Она любит его уже материнскою любовью, отдавая должное этой большой душе, плача над ней, с ней, но – видя ее ограниченность. «Враг ты мой родной», – скажет она в своем реквиеме по Владимиру. «…Упокой, Господи, душу усопшего врага Твоего…».

Сколько великодушия, сколько великой души в этих словах! Любовь Цветаевой здесь подобна любви Гринева к Пугачеву, а не Маруси к Молодцу. Она не захвачена им. Она противостоит ему и молится о нем. Тот, кто звал «понедельники и вторники – кровью окрасим в праздники» (В. Маяковский), – уже над нею не властен.

Автор «Крысолова» перерос романтику крыс… Они все еще ищут вовне. А Марина Цветаева – отчаялась искать вовне. И стала искать внутри. Она уже находится по ту сторону всех баррикад. Для нее уже нет сторон. Ей ясно: все стороны внешнего мира заводят в тупик. А ее флейта зовет внутрь! И только внутрь!

Один из своих сонетов к Орфею Рильке начинает словами:

Древнюю дружбу богов – этих великих, незримоИ ненавязчиво сущих (мы их не слышим в азартеГонки, в гуденье машин)… Что ж, их отринуть должны мыИли начать вдруг искать их поселенья на карте?(«Сонет к Орфею», ч. 1, № 24. Перевод З. Миркиной)

На карте Марина Цветаева уже ничего не ищет.

Тоска по родине! ДавноРазоблаченная морока!Мне совершенно все равно –Где совершенно одинокойБыть.

И однако, божественная родина, страна души, – родная до боли, та, где этот все опровергающий, все рассуждения опрокидывающий куст (особенно рябина)… Это родина есть. Это и Россия, и не Россия. Россия, конечно. Но если бы не было России ни на одной карте, она все равно была бы – внутри, в душе, которая больше всех карт на свете. Все карты чертятся там.

Отныне (после своей встречи с Высшим, вечным, после осознания этой встречи) Марина Цветаева уже знает, что все пустыни полны миражами; все земли, которые мерещатся безустальным мореплавателям, окружены рифами. Она это знает и все-таки никогда не будет отрицать существования божественной реальности, незримой родины. Ее бессмертная мечта воистину бессмертна. Смерть от нее отскочит, как стрела от стены. Она неразрушима, ибо не опирается на очевидное. Ее могут увидеть только «внутрь зрящие».

Бессмертная мечта – это то, что остается, даже если ничего не остается. Это упорство души быть во что бы то ни стало в ничем, эта бесплотная явь – твердыня духа.

Марину Цветаеву часто называют романтиком. – Это верно – при глубоком, серьезном понимании романтизма и неверно – при мелком. Настроения романтиков, их грезы и мечты часто мельче Действительности. Они не выдерживают Ее прикосновения. Они – убежище от действительности, средство не замечать ее. «Бессмертная мечта» Цветаевой в этот стереотип не укладывается. Цветаева делит Действительность на быт и Бытие, жизнь с прописной и строчной буквы. От быта, от жизни со строчной буквы она отталкивается так же, как все романтики. Но мало кто с такой полнотой доходит до Бытия. Ее внутреннее пространство – это пространство Другой Действительности (То, что Рильке называл Безграничной Действительностью). Она не придумывает ничего утешительного, не отворачивается от самого страшного, не закрывает бездн никакими декорациями. Цветаева открыта всем безднам; на меньшее, чем Бездна, чем Безграничность, она не согласна.

Душа, увидевшая эту Действительность и присягнувшая ей, присягнула на верность Огню и Духу. Страшная присяга! Ибо нырнувший в бездну Духа совершенно не уверен, выплывет ли он.

Не всякий, бросающийся в огонь, оказывается фениксом. Огонь есть огонь. В нем можно сгореть и не восстать из пепла.

Все это Марина Цветаева знает – и не просит защиты от бездны, напротив, – всякую защищенность отвергает. Отвергает ложное, еще не зная истинного.

Этот тесный земной дом уже не дом. Здесь, на земле, она – изгой, «пасынок». Но безысходность на земле есть выход в небо. В никуда. И, однако, в Действительность. В другую Действительность. Мечта об этой другой Действительности жизненнее, полнокровнее, чем земная полужизнь, чем это «отсутствие в присутствии»[32] (как скажет Цветаева в письме к Бахраху о неполноте «вплотную любви»). Она предпочитает быть «присутствующей в отсутствии». Этим Присутствием в нигде, в ничем – и все-таки присутствием, – присутствием Духа в обездушенном мире – является Искусство.

Нет, не уход от бытия, а только прохожденье сквозь его шелуху, как сквозь стены, и выход по ту сторону всех стен, из ближних планов жизни в дальние, подлинные, вечные…

Марина Цветаева не сторонится ничего в подлинной жизни. Каждая слеза, каждый крик ее касаются. Все кричащие – кричат внутри нее. Вся кровь и пот, все уродства и ужасы жизни взывают к ней и получают отклик. Нет, не от них она уходит в Бессмертную Мечту. Она уходит от не сущего – от кажущегося, заслонившего сущее. От разбухшего бездушного тела, заслонившего, заспавшего Душу. От Гаммельна во всех его воплощениях; от Гаммельна, завоевавшего шар земной, она готова уйти за этот шар, в обрыв, в пропасть, в никуда. И уходом своим утвердить жизнь, а не смерть. Ибо уход из Гаммельна, куда бы то ни было, есть прежде всего уход из медленной смерти, из смерти души, из пошлости. Мир флейтиста – не обман. И утонуть в навеянной флейтой грезе, не очнувшись от Чары, достойнее, чем жить без грезы, с потухшим сердцем. Лучше погибнуть с горящей душой, чем выжить и погасить душу.

Все та же отвага: отринуть ложное, не зная истинного. Мечтать, не надеясь на воплощение. Любить, не надеясь на соединение. Творить, не надеясь на награду, на воздаяние, на успех

Ты – царь. Живи один.Дорогою свободнойИди, куда зовет тебя свободный ум,Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.Они – в самом тебе…(А.С. Пушкин. «Поэту»)

Вот что такое