Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

так же, как в явлении Вакха Тезею.

Душа сделала величайшее открытие: Вечность есть! Но пока живешь на земле, приходится терпеть соседство чего-то низшего, невечного. В человеке есть божественная природа, но есть и другая, косная, ограниченная, подвластная всем стихиям – смертная.

Как эти природы совместить?

Высший миг был и отошел, оставив внизу, на земле свое жало – «змеиный укус бессмертия», вечную тоску по вечности. Отныне ужаленная Вечностью душа живет на земле и рвется с земли, в необъятный простор, рвется и падает в дни, в тяжесть.

Тезей после встречи с Вакхом – существо раздвоенное, еще не небесное, но уже не земное, задыхающееся на земле и не могущее оторваться от нее. Боги – стихии – рвут это существо на части яростнее, чем когда-нибудь. Ведь существо это дерзнуло хоть на миг сравниться с ними; Тезей хоть на миг, но был богом, а «боги мстят своим подобиям»… Этот высший миг был поединком смертного с богом. Смертный выдержал руку бога. Поединок кончился добровольным поражением смертного и победой божественного начала в нем самом. Но ведь это был лишь миг. Вечность была мигом. Разорвала на мгновение, как молния, тучи смертной природы и скрылась. Душа знает, что это есть. Но где это?

Не здесь, не здесь и не здесь!

А человек становится мишенью для богов. Они осыпают его бедами. Он здесь изнемогает. И он хочет одного: прочь из жизни! Не надо воскрешать побывавшего в вечности… Дайте спать! «Хочет только мира дочь Иаира». И Цветаевская Эвридика не хочет идти за Орфеем в жизнь.

Так и у Рильке. Но совсем по другой причине. Эвридика там погружена в глубину, в свой мир истоков и начал, так полна внутренней творческой работой, происходящей в ней, что просто не замечает внешнего. В ней абсолютно нет своеволия. Она совершенно покорна силам, приведшим ее в Глубину, и прорастает в смерти, подобно зерну. Ее не надо вытаскивать из глубины назад. Она чувствует всей собой, что естество – видимая часть жизни, а не вся жизнь. Есть нечто сверх естества. Именно в это она сейчас вживается. Но сверхъестественное – не противоестественное. Она не хочет противиться смерти, как никогда не противилась жизни. Она хочет войти через смерть в жизнь вечную. И собственно к этому, только к этому безмолвно зовет Орфея. И когда Орфей это услышит, поймет, это будет поющий бог сонетов – воистину Преображенный человек.

Эвридика Цветаевой, как и дочь Иаира, противится жизни. Вечность для нее только по ту сторону жизни. Эта потусторонность – реальная. Душа была в той глубине, по ту сторону всего видимого и осязаемого, в мире бесплотных, истоков и начал. Но теперь, здесь, их надо воплотить. Вот этого душа Марины Цветаевой не может, не умеет. Этому противится… Она хочет уйти в смерть, чтобы задержать высший миг навсегда, чтобы остановить его. Но Высшее не останавливают. Оно раскрывается в безостановочности жизни.

У Орфея мифического и рильковского первое прикосновение к Вечности тоже оставило великую тоску, ожог, «посмертную сквозь». Певец не выдержал Вечности. Он оглянулся. И – Вечность, прожегшая его, достовернейшая Вечность, – исчезла. Он видел ее. Он был в ней. Он не может сомневаться в ее реальности. Она есть. Но он – вне ее. Оглянулся – остановился. Вышел изнутри наружу. Во тьму внешнюю. А вечность осталась внутри…

Теперь нужна великая духовная работа погружения внутрь, освоения внутреннего пространства. Усвоения благодати, как сказали бы христианские богословы. Нужно привести все существо туда, куда на мгновение, в едином порыве, в озарении, заглянула душа. Это и есть самая трудная и самая обязательная для души работа. И никакая тоска по Вечности, никакой порыв от жизни этой работы не заменят. И смерть тут ничего не решит. Она только оттянет и бесконечно усложнит задачу.

Тут решает не порыв, не сверхсильный взлет; нужен повседневный, может быть, ежечасный труд духовный – тот бесконечно терпеливый труд, на который Марина Цветаева была способна (и как способна!) только в творчестве.

В отношении к Вакху, к «вдохновения грозному богу» она стала богиней. Тут – преображение произошло. Свое чувство вечности, свое потрясшее душу переживание бессмертия, нового простора, новых измерений она воплотила в слове. И это было бесконечно много. Но это было не все. Великая жертва Тезея была, может быть, достаточной для бога вдохновения. Но есть иной, высший Бог, которому этой жертвы – мало. Ему нужна другая жертва. Ему надо пожертвовать не только частью, не половиной себя – всем собой; и не в один миг подвига, а целой жизнью подвижника. Вот когда Вечность оказалась бы не мгновенной молнией, а цельным открытым небом. Преображение должно было произойти не только в Ариадне, ставшей звездной, бессмертной богиней, не разлучающейся с вдохновением, а в жизни, во всей жизни. Должно было произойти. Но не произошло.

Глава 4

Боги и Бог

После великой встречи, после победы божества в человеке, Высшего над собой низшим – первое, что совершает Тезей, это нечаянное убийство отца. О, конечно, нечаянное и совершенно невольное. И все-таки в смерти Эгея он повинен, ибо нарушил обещание и приплыл под черным парусом вместо белого. Так началась новая жизнь. Собственно, новая ли? Чем новый Тезей, Тезей после встречи с Вакхом, отличается от Тезея до встречи? И до, и после был грех. И грех, который был до Наксоса, ничем не смыт, не искуплен. Тезей разрываем на части разными богами – множеством богов. Грех против одного – служение другому, грех против другого – служение третьему. Какой-то порочный круг, в котором нарушаются все клятвы, и подвиг становится преступлением, а преступление – подвигом.

Трагедия начинается с преступления Эгея. Когда-то он убил сына царя Миноса Андрогея. За это Минос обложил Афины данью: ежегодно в жертву Минотавру (быку, живущему в Лабиринте) приносятся девушки и юноши Афин. И вот Тезей, сын Эгея, хочет разрубить страшный узел. Он идет к Миносу и сдается ему. Пусть его одного принесет царь в жертву – и освободит Афины от дани. Сын за сына!

Это, может быть, звездный час Тезея. И именно такой Тезей покоряет Ариадну. А заодно и самого Миноса, тайно полюбившего юношу, узнавшего в нем самом черты собственного сына.

Когда к Тезею приходит Ариадна, чтобы дать меч и нить, – он не хочет принять ее дары. Ведь, по сути, это значит – предать Миноса, а это – бесчестье.

«Вспомяни своего отца» – молит Ариадна. «Дни последние кому ж лелеять, как не первенцу?»

Отчей естьВласть безжалостнейшая – честь,

– отвечает Тезей.

– УязвленаЧесть – чудовищнее стократМинотавра.

Ариадна:

     Не прав, не свят     Подвиг твой! Уж и так велик ты!     Ради этой моей улыбки     Дрогнувшей – отрекись! срази!     Ради