Как живется вам без СССР? - Лариса Бабиенко

Так на сколько километров по странам и континентам протянулся этот не очень-то известный миру Третий фронт? Какие подвиги совершали в катакомбах и в подледных ангарах эти украденные из своих государств люди на невидимых, но не менее страшных театрах своих боев? Сможем ли мы узнать это когда-нибудь, если с Третьего фронта вырвался домой лишь один человек, рядовой пехоты Советской Армии, сибиряк Василий Иванович Веревкин, который потом затерялся на просторах своей Родины? Кто через архивы и воспоминания поможет нам найти этого Героя?

И не пора ли Аргентине и России, как правопреемнице Советского Союза, хотя бы на одной из своих площадей поставить памятник безымянным военнопленным, в том числе тем, кому, положим, не хватило смекалки пустить в океан самолет вместе с собственными жизнями, но которые прошли поля Великой Отечественной войны от собственного дома до порога рабовладельческой бездны в сельве?

P. S. Во время встречи с Зинаидой Васильевной Разумовой Василий Иванович Веревкин утверждал, что перелет Морли — Фолкленды был беспосадочным. И повторил это несколько раз. Что же это был за самолет?

Неужто фашисты сумели скрыть свои достижения в области беспосадочных перелетов на далекие расстояния? И не был ли погибший в Атлантике самолет в единственном экземпляре? На каких аппаратах летали фашисты в Антарктиду, которую собирались после окончательной победы над всем человечеством объявить своим протекторатом?

ФОЛКЛЕНДЫ — ТЮМЕНЬ — БОЯРКИ

Еще в далеком детстве, глядя на отца, сидящего на берегу реки, Василий удивлялся, как это батя и на секунду не шевельнется, а так тщательно в воду глядит, будто одним взглядом рыбку выманывает. А когда сел за удочки да погрузился в тишину, емкую, от земли до неба, с границей лишь одной — кромкой таежных буреломов, тогда и понял, что, глядя на озеро, невозможно двигаться, шевелиться, бежать, а хочется протиснуться, будто в кувшин, в свою душу, обежать все ее улочки, вновь услышать сказанные кем-то слова, вспомнить пролетавшие некогда моменты, обдумать возникавшие когда-то ситуации.

Дохнул на Василия ароматом жарок сибирский, запах которого ощущал бывший пехотинец даже на Фолклендах, куда занесло его на крыльях фашистского самолета, закачался невзначай придавленный разбитой туфлей желтый колоколец, а граммофончик — кукушкин сапожок — спрятался от напряженного мужского взгляда под лист чемерицы.

— Дома! Дома! Я — дома! — ликовал солдат в тишине буреломной на берегу родной Пышмы, к которой Василий Иванович Веревкин возвращался с фронта целых девять лет.

— Дома! — выкрикнул он жаворонку и обнял бугорок, с которого тот вспорхнул. Поцеловал теплую траву, забылся, ткнувшись лицом в нижние ветви ольхи. Что-то вдруг кольнуло солдата в рубашку, настойчиво торкнулось в бок Василий поднял голову, увидел рябинку, которая, поставь рядом с нею жеребенка, дотянулась бы верхушкой до его хребта.

«На мою Ольгуню похожа рябинка, — подумал он и вспомнил жену: — И она была такой же тонкой и нежной, когда я ее разглядел. А потом выросла, да как кольнула…»

Солдату хотелось собрать на таежной лужайке все колокольцы и придти в дом с огромным букетом. Таких же вот трав, лишь высушенных, хорошо провяленных под солнцем, был когда-то под локтем Василия целый стог. На таком же стогу, огроменном, как айсберг, плыла навстречу ему колхозная возница Ольга. Да остановила невзначай коня, спросила, как здоровье матери, отца, скоро ли он сам пойдет в армию?

На следующий день Василий тоже остановил, будто невзначай, коня и с воза крикнул:

— Не едешь ли после школы куда?

Поглядела Ольга на дальний лужок и взгрустнула:

— Отец болеет, слышал ведь? Надо матери помогать. Не управится она одна с малыми.

— Может, вечером пойдешь в клуб? — жалеючи девушку, спросил паренек и едва не полетел с воза. Коню Серко надоело, видите ли, слушать чужие и, с его точки зрения, никчемные разговоры.

Ольга прыснула в кулачок и уже издали, порядочно отъехав, приподнявшись на сене, выкрикнула:

— Конечно, приду!

Спустя неделю после их встреч вот также на стогах, время было к полдню, Василий и Ольга прибыли в сельсовет, спрыгнули дружно со своих возов и босиком, в простенькой одежде, поднялись на крыльцо.

В эти минуты над деревней собирался дождь, кони нетерпеливо били копытами, сена неубранного на лугах еще много, нужно было очень торопиться к косцам.

— Как же я вас расписывать буду? — возмутилась председатель сельсовета и с укоризной добавила: — Вы же не одеты… Где у невесты венец, где обручальное кольцо?

И замерла, с восхищением разглядывая венки из луговых цветов на головах жениха и невесты.

— Кольца? — переспросил Василий, вырвал травинки из венка Ольги, быстро сплел два кольца и положил на стол председателю сельсовета.

— Вы же босиком! Как можно?

— И это не проблема!

Жених выбежал из комнаты, подскочил к возу, вырвал сена клок, через минуту с удовольствием наматывал на ноги Ольги стебли луговых цветов. Даже не в меру строгая Никитична залюбовалась юной лесной богиней, а жениху тогда было не до ее грустно-завистливых взглядов, он спешно «шил» травяную обувку себе.

Над избой грянул гром, когда руки молодых соединились в клятве, что будут они поддерживать друг друга в радости и в болезни целую жизнь.

— К добру! — сказала Никитична, когда чистые обильные струи быстро залили окно. — Детей вам и счастья!

Туча подхватила подол и рванула с неба, как удирающая от непогоды кура. Вскоре солнце сияло так, будто никогда и не пряталось за черноту мгновенья. Василий и Ольга уже неспешно и торжественно спускались с крыльца с крайне важною бумажкой в руках о том, что отныне они друг другу муж и жена.

Солдат шлепнул овода на плече, поднялся с бугорка: сейчас ему предстоит после очень долгого отсутствия шагнуть в дом. Что его там ждет?

Разве виноват он, простой пехотинец, в том, что в партизанский отряд проникли бандеровцы, которые и выдали две советские группы немцам? Виноват ли в том, что гнали его фашисты в колонне военнопленных от Карпат до каменоломни около городка Морли во Франции? А там спешно, за несколько часов до начала военных действий американского корпуса в Нормандии, загнали прикладами наиболее крепких мужчин всех славянских национальностей в самолет, который потом летел над Атлантикой много часов.

Он, сибирский мужик Веревкин, вместе с остальными пленными не захотел лететь в Аргентину, чтобы на чужой земле строить новое счастье фашистам, чтобы самим потом сдохнуть в джунглях. Он, гражданин Советской Родины, выполнил последний приказ Фронта и своего друга, на тот момент — командира Василия Ивановича Разумова. Выполнил и единственный остался в живых, когда пленные разгерметизировали самолет и выбросились в морские глубины бездонной Аргентинской котловины.

Они и в плену остались солдатами: не захотели позволить фашистам выстлать свой рай за счет тех, кого могли бы еще затащить в джунгли на этом же коварном воздушном «челноке».

Василий падал в океан уже на бреющем полете, потому сломал лишь ногу, хотя другие насмерть разбились при столкновении с жестким лоном океана. И он выжил. Один. Из всех. Наверно, для того, чтобы мир узнал об их мужественно-суровом военном поступке.

Но пока об этом приходится молчать. Кто поверит, что «царица полей» — пехота, после боя на чужбине аж через десятки стран и морей девять лет топает домой без документов? А где их могли дать? В фашистском концлагере, где отчаянно надо было скрывать, что был ты в советском партизанском отряде и ненавидишь предателей? На Фолклендах? Вдруг, как и в Аргентине, пришлось бы тогда работать в глубоких шурфах урановых рудников во имя процветания чужого тылового офицерья?

Василию на целых девять лет выпал тяжкий, но тайный и хлопотный путь домой…

Через пароходные кочегарки под флагами десятка стран, через канадский лесоповал, через суету продавца газет в Италии, труд тележечника на базарах Стамбула. Через мужество ночного пассажира на буферах между вагонами поезда, бегущего к Волге. Под конец — нетерпеливое терпение попутчика, который много дней уже поднимает руку на нескончаемом сибирском тракте.

И вот осталась перед солдатом лишь янтарная колоннада, вершины которой уходят в необозримую тишину, а каждая сосновая ветвь ее — в птичьем полете над рекой, багульником и тропой, бегущей к селу. И на малой боковой улочке в нем… женщина, как рябинка в подлеске хвойном, с которой они вдвоем когда-то в ромашковых венках и одуванчиковых лаптях, молодые, светлые и наивные, вбежали в комнату председателя сельсовета, чтобы стать мужем и женой. И ждала ли Ольга много лет своего солдата домой?

«А сын Алешка, я же его никогда не видел. Он только зародился перед фронтом. Как теперь встретит, какое слово найдет? Что скажут отец, мать, сестры, односельчане?»