До особого распоряжения - Борис Пармузин

Заметались лидеры эмиграции. Не скрыть напряженного состояния, испуганных взглядов, тревожных

вопросов.

У становища, что было поначалу тихим, прозвучали гулкие выстрелы.

В тихом переулке просвистел камень.

Они, эти простые люди, шли по следам, вначале крадучись, а потом уже стали сжимать кулаки,

поднимать оружие, хвататься за булыжники. Рождалась месть за свою искалеченную жизнь.

Жаль, что к таким людям Махмуд-бек не может подойти, протянуть руку и поговорить.

Он бы мог им сказать очень многое...

Махмуд-бек вынужден в оставшиеся часы искать еще одного врага.

С Нормухамедом он встретился в ферганской чайхане. У этого человека большая выдержка.

Поздоровавшись, Нормухамед спросил:

- Что-нибудь случилось? - и протянул пиалу с чаем.

Махмуд-бек не скрывал своей тревоги. С хитрым, умным врагом нельзя играть в прятки. Сейчас

необходим откровенный разговор. Махмуд-бек показал глазами в пустующий угол чайханы. Нормухамед

понял и первым поднялся с места.

Услужливый чайханщик перенес поднос с лепешками, изюмом, курагой, чайник, пиалу.

- Так что же случилось, уважаемый Махмуд-бек?

Конечно, ему все известно. И мнение местных властей о лидерах эмиграции, и грызня среди лидеров,

и угроза, которая нависла над всеми, кто был связан с иностранными дипломатами.

- Беда... - сказал Махмуд-бек. - Случилась беда. Наши неосторожные действия обратили на себя

внимание властей. Гитлер очень далеко. А Советы близко. С Советами никто не будет ссориться из-за

нас, чужих, бездомных людей.

Нормухамед понимающе кивнул.

- Вы хотите отойти от борьбы за родину и нацию? - спросил он.

- Нет, уважаемый Нормухамед... Я не отойду от борьбы, что бы ни случилось. Я боюсь, что

оставшиеся на свободе такие люди, как Мубошир, могут испортить дело. Они уже не раз приносили нам

несчастье.

- Вы правы, Махмуд-бек.

- Поэтому я буду откровенен.

- Слушаю, Махмуд-бек.

- Ни на одного человека господин Мустафа Чокаев не может положиться. Люди слишком много

думают о личной корысти.

Нормухамед по-прежнему сохранял удивительное спокойствие, хотя уже понял, к чему клонит

Махмуд-бек.

- Я доложил господину Чокаеву о вашей кандидатуре. Сказал, что только вы способны возглавить

движение народа за освобождение родины.

- Я далеко от этих дел... - уклонился Нормухамед. - У меня, к сожалению, нет опыта.

- Вы сильнее Мубошира... - коротко сказал Махмуд-бек.

Это заверение понравилось Нормухамеду, но он промолчал.

- Нельзя, чтобы такой человек, как Мубошир, способный на предательство, на подлость, решал

судьбу нации.

- Вы правы, Махмуд-бек.

- Поэтому я обращаюсь к вам... Что бы со мной ни случилось, я не прерву связей с нашими

иностранными друзьями. И постараюсь довести до вашего сведения все задания наших друзей.

98

Нормухамед наблюдал за чаинкой, которая не могла прибиться к краю пиалы.

- Но вы в свою очередь должны информировать меня о всех делах. О всех без исключения... - сказал

Махмуд-бек. - Иначе повторится старая история. Наши друзья немцы очень недовольны обстановкой...

Многолетняя грызня в среде руководителей эмиграции создала о нас плохую славу.

Нормухамед и раньше понимал это. Однако он не подумал о простой истине: на шатких, враждующих

между собой руководителей нельзя возлагать большие надежды.

Вот почему Махмуд-бек в трудную минуту обратился именно к нему, Нормухамеду.

- Создание без нашего ведома нового правительства - глупая выходка... - продолжал Махмуд-бек. -

Эта выходка дорого обойдется нам. Мы должны исправить положение.

Заключался союз... В длительность этого союза Махмуд-бек не верил. Но первое время Нормухамед

будет честно выполнять все требования, будет информировать о делах.

И это - очень важно...

Фарида уже не задавала вопросов. Она видела, как изменился муж в последние дни. Он очень редко

бывал дома, мало спал. Женское чутье подсказывало ей о надвигающейся беде. Лишним вопросом

Фарида могла еще больше испортить настроение мужу, а ему и так неспокойно, плохо.

Второй месяц они живут в городском доме. Раньше к Фариде приходила старуха с внучкой. Сидели,

пили чай, вышивали, вспоминали свое детство или слушали рассказы старухи о жизни в узбекских

кишлаках.

Что они видели, молодежь! Четыре серые стены, в чужих домах, на чужой земле... Здесь тополя не

такие стройные, не так пахнут цветы, не такие гранаты, а уж о сладости винограда и говорить не

приходится...

Фарида хотела давно спросить мужа о родине. Он много знает, видел родину.

Этот вопрос Фарида, не сдержавшись, задала сегодня:

- Мы когда-нибудь туда вернемся... - сказал Махмуд-бек.

- Почему мы не уедем сейчас?

Она смотрела на мужа, не скрывая тревоги. Вздрагивали веки, повлажнели глаза.

- Сейчас нельзя. У меня много дел.

- Я боюсь... - призналась Фарида. - Я очень боюсь. Я боюсь за вас.

Махмуд-бек всегда старался избегать таких серьезных разговоров. Теперь он почувствовал,

удивляясь, как повзрослел близкий, родной человек. Фарида давно поняла, что у мужа опасная,

беспокойная жизнь. Как жена, она не имела права вмешиваться в его мужские дела. Никогда о них не

спрашивала. Но за жизнь любимого человека она волновалась и будет волноваться.

- Придет время, - повторил Махмуд-бек, - мы вернемся на родину... А сейчас...

Он замолчал. Сейчас ее надо предупредить о надвигающейся опасности. Может, уже ночью будет

поздно.

- Я прошу тебя помнить об одном... Если со мной что-нибудь случится, ты все равно жди. Знай, что я

вернусь за тобой. Но на всякий случай помни... - Махмуд-бек старался говорить коротко, просто,

повторяя некоторые фразы. - Если меня долго не будет, ты переезжая к отцу. Или к старухе. Или в другой

дом в старую часть города. Тебе помогут. У меня очень много друзей. Ты даже не представляешь,

сколько их.

Она уже не слушала. Она плакала, сжав голову руками, покачиваясь.

Так плачут матери и жены...

Инга Берк не вскрикивала от радости и приличия ради не сыпала вопросами. Зеленые глазки не

сверкали. В них застыл тревожный вопрос: что случилось?

Махмуд-бек смущенно потоптался, откашлялся в кулак:

- Здравствуйте, госпожа Инга. Вот наступило время...

Инга была в плотном, черном платье, строгая, молчаливая, и не спешила приглашать гостя в дом.

- Господин Берк как себя чувствует? Мне бы...

- Проходите, - наконец сжалилась хозяйка.

Берк, развалившись в кресле, курил кальян. Волновался или нет? Лицо его ничего не выражало.

- A-а... Махмуд-бек... Садитесь.

Гость, пренебрегая восточными приветствиями, обеспокоенно заговорил о событиях.

- Неловко получилось, неловко, - пробормотал Берк. - Плохо получилось.

- Неужели всех высылают?

- Всех, господин Махмуд-бек. Остаются только дипломаты. Но они после этого скандала носа не

покажут. - Он выпустил ароматное облачко и усмехнулся: - А вы смелый, господин Махмуд-бек.

- Почему это вы решили?

- Прийти к нам... И вообще - остаться в городе.

- Разве существует опасность и для меня?

Берк хмыкнул. Он опять впадал в спячку. Теперь энергичная Инга не появлялась, и никто не мог

вывести хозяина из этого напускного дремотного состояния. Берк уходил от серьезного разговора.

- Что же делать? - изобразил растерянность Махмуд-бек.

99

- Наших друзей здесь не будет. Им даны сжатые сроки. Квартиры находятся под наблюдением

полиции.

Берк говорил отрывисто и грубо. Он положил мундштук кальяна на изразцовый столик. Тоненькая

струйка дыма поползла, завиваясь над узорами.

- Ваш приход сюда - большая глупость. Вы уверены, что за вами не следят? Правительство не будет

из-за нас ссориться с Советами. - Берк снова окутался дымом и устало закрыл глаза.

- К сожалению, господин Эсандол отсутствует, - тоже грубо сказал Махмуд-бек. - Мне не с кем решать

судьбу эмигрантов.

Это замечание задело турка, и он, наклонившись к гостю, заговорил мягче:

- Я сам растерян, господин Махмуд-бек. Мы не ожидали такого поворота. Придется временно отойти

от борьбы. Мы бессильны что-нибудь исправить. Вам тоже... Боюсь, и турецкий паспорт не спасет.

Повторяю, это правительство дружественно относится к своему соседу - Советам. Если оно и дало приют