Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

и сидел, чихая от пыли, густо укрывавшей эти реликвии.

Интересного было, однако, мало. Попалось письмо от матери Бермана, где она просила о помощи, и чер­новик письма Бермана ей, где он писал, что на его иждивении находится брат, что брат теперь не ме­шает матери жить так, как она хочет, а в остальном они — квиты. Это было странно: какой брат, где он сейчас?

Потом я отыскал что-то вроде дневника, где рядом с денежными издержками и весьма разумными заме­чаниями по белорусской истории я прочел и кое-ка­кие размышления Бермана. Вот некоторые:

«Северо-Западный край как понятие — фикция. Дело, возможно, в том, что он кровью и мозгом своим служит идее целиком всего космоса, а не пяти гу­берний, расплачивается за все и готовит в глубине своей нового Мессию для спасения человеческой по­роды. Поэтому участь его — страдать. Дело, однако, не касается лучщих его представителей, людей силы, аристократов духа».

— Вишь ты, рыцарь духа, человек силы в рваных штанах,— буркнул я.

«Единственная любовь моя — брат. Порой мне кажется, что все остальные люди есть карикатуры на него, и нужен человек, который переделал бы всех на свой манер. Люди должны быть людьми тьмы. Тогда в их организмах лучше выставляется вперед то чудесно животное, что мы должны сберегать и любить. Разве гений не отделяется от идиота лишь фиговым листком, который придумали сами люди. Белорецкий меня раздражает своей заурядностью, и, ей-богу, для него было бы лучше, чтобы он поскорее исчез».

И еще запись:

«Деньги — эманация человеческой власти над ста­дом других (к сожалению!). Следовало бы научиться проводить мозговую кастрацию всем, кто не достоин сознательной жизни. А лучшим давать безмерное сча­стье, ибо такая штука, как справедливость, не преду­смотрена самой природой. Так и со мною. Мне нужно спокойствие, которого тут больше, нежели где-ни­будь, и деньги, чтобы вы́носить Идею, ради которой я появился на свет, идею великолепной и необыкно­венной справедливости. И мне кажется, что первой ступенькой могла бы быть победа над тем, к чему стремится мое тело и что, однако, необходимо унич­тожить, над хозяйкой Болотных Ялин. Она все равно осуждена слепым Роком на уничтожение. На ней про­клятие, и это проклятие исполняется появлением ди­кой охоты под стенами дворца. Она более стойкая, не­жели я думал, до сих пор не сошла с ума. Король Стах слаб, и исправить его ошибки суждено мне. И, однако, я ревную ее ко всем молодым людям и особенно к Белорецкому. Вчера стрелял по нему и был принужден к ретираде. Плохо стреляю».

Следующий листок:

«Возможно, я исполню роль божественной силы высшего предначертания (бывало ведь такое с обычными смертными), духи зла оставят эти места, и я стану хозяином. Убеждал когда-то Белорецкого, что главная опасность — охота. Но какая опасность от призраков? Другое дело Малый Человек.

Золото, золото! Тысячами панегириков надо воспевать власть твою над душами людей. Ты все: пеленки ребенка, купленное тобою тело девушки, дружба, любовь и власть, мозг величайших гениев, даже приличная яма в земле. И ко всему этому я пробьюсь».

Я скомкал бумажки и до боли сжал пальцы:

— Мерзость!

И внезапно среди этих бумажек рука моя наткнулась на сложенный вчетверо лист пергамента. Я разложил его на коленях и лишь головою качнул: это был план здания в Болотных Ялинах, план шестнадцатого века. И на этом плане отчетливо было отмечено, что слуховых отдушин в стенах дворца даже четыре и они так спрятаны в плафоне, что отыскать их со­вершенно невозможно. Между прочим, одна из них вела от подземелий под дворцом к комнате возле би­блиотеки (наверное, чтобы подслушивать разговоры узников), а вторая соединяла библиотеку, заброшен­ные комнаты для слуг на первом этаже и... комнату, в которой жила Яновская. Две других были неизвестно где: выходы их были в коридоре, где жили я и Янов­ская, но дальнейший их ход был старательно затерт пальцем.

Мерзавец отыскал план в архиве и спрятал его.

И было еще кое-что любопытное. В наружной стене дворца была пустота, четко был отмечен узкий проход и три каких-то клетушки. А выход из прохода был намечен именно за поворотом коридора, где я ког­да-то отрывал дверь в действительно заколоченную комнату.

Я ругался так, как никогда в жизни. Много не­приятностей миновало бы, если бы я обстучал там стенки, обшитые панелями. Но не поздно было и сей­час. Я схватил свечу, глянул на часы (половина один­надцатого) и быстро побежал переходами к своему коридору.

Стучал я, наверное, с полчаса, пока не напал на ме­сто, отвечавшее на стук гулким отзвуком, будто я са­дил в дно бочки. Я искал на панели место, за которое можно взяться и отодрать ее от остальных, но тщетно. Потом заприметил в одном месте легкие царапины, оставленные как будто ножом. Поэтому я достал пе­рочинный ножик и начал тыкать им в едва замет­ные щели между этой частью панели и остальными. Довольно скоро мне удалось нащупать лезвием ножа что-то подающееся. Я нажал посильнее — что-то за­скрипело, и потом панель медленно начала повора­чиваться вокруг своего центра, показывая мне узкую щель. Я посмотрел на оборотную сторону панели в том месте, куда тыкал лезвием,— там была глухая доска, изнутри панель отворить на коридор было нельзя. Я даже спустился было вниз ступенек на пятнадцать, но дверь за спиною жалобно застонала, я побежал к ней и как раз своевременно успел придержать ее ногою, чтобы она не захлопнулась. Нет, оставаться в какой-то крысиной норе одному, с угрозой просидеть тут до второго пришествия, да еще с огарком свечи — это было глупостью.

Поэтому я оставил дверь полуотворенной, поло­жив возле оси собственный платок, а сам сел не­вдалеке на пол, положив на колени револьвер. Свечу пришлось погасить, так как свет ее мог испугать су­щество, если бы оно задумало вылезть из потайного хода. И, однако, свеча за поворотом, горевшая всю ночь, хоть тускло, но освещала коридор, да и в окно лился неопределенный серый отблеск.

Не знаю, сколько я так просидел, уткнув подбородок в колени. Было около двенадцати, когда внезапная дремота начала падать на меня, наваливаться тяже­стью, смыкать веки. И я упрямо клевал носом, как ни силился бороться со сном. Сидели в печенках прежние бессонные ночи. В один из моментов сознание оставило меня, и я провалился в темную душную бездну.

Вы пробовали когда-нибудь спать сидя, прижав спину к стене или, лучше, к дереву? Попробуйте. Вы убедитесь, что чувство падения, которое вы порой ощущаете, лежа под теплым одеялом, есть шестое чувство, перешедшее