Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

наглые стали. Недавний бунт, потом — убийство управляю­щего Гарабурды. Смотрят нахально. И особенно испортились после приезда Светиловича. Месяц прожил, а навредил нам хуже пожара. Четырех хлопов из рук суда вырвал, пожаловался на двух дворян. А когда этот Белорецкий приехал — совсем невмоготу стало. Сидит в холопских хатах, записывает глупые байки, хлопает по плечу. Ну, ничего, притихнут эти хамы, когда мы этого предателя шляхты придавим... Только надо будет еще разузнать, кто вождь этих наглецов. Я ему не прощу своих сожженных стогов.

— А мне кажется, что я знаю, кто это. Это Рыгор, сторож Кульшей. Такая наглая морда, как у волка. И уважения к тебе никакого.

— Ничего, отрыгнется и ему.

Снова помолчали. Потом один сказал:

— А знаешь, Яновскую жаль. Такую женщину до­вести до сумасшествия или убить — ерунда. Таким когда-то ноги целовали. Помнишь, как она на балу в стародавнем платье лебедкой плыла. Ух-х!

— Да и пан жалеет,— прибавил второй.— Но что поделаешь.

И вдруг захохотал.

— Чего ты?

— Не того мы шлепнули. Не везет нам, а ему еще хуже. Ты помнишь, как Роман кричал, когда его в тря­сину загнали, говорил, что из гроба нас выдаст. Ан, видишь, молчит.

Они пошли от дерева. Я слышал еще только, как Пацук сказал басом:

— Ничего, вскоре и к этому наведаемся.

Я соскользнул с дерева совсем неслышно и двинулся за ними. Беззвучно ступали мои ноги по траве, кое-где я даже полз.

И, конечно, я опять оказался дураком, потому что забыл о том, что у них могли быть кони. Они зашли за гривку кустарников, я замедлил шаги, боясь нарваться на них, а через минуту услышал цокот подков.

Когда я выбрался на дорогу, я увидел довольно да­леко две тени, яростно гнавшие коней от креста Ро­мана на юго-восток.

Мысли мои были невеселыми: узнал, что они охотятся за Яновской и за мною, что пощады ждать нельзя, выпустил двух бандитов да еще так жестоко ошибся в Бермане. И действительно, я убедился в том, что он темный человек, что он вскрыл мое письмо и зачем-то пошел к месту, где и встретил смерть. И сам факт этой смерти заслонил для меня все остальные его проступки. Но разговор дал много интересного, и, прежде всего, я знал сейчас одного из диких охот­ников. История с сожженными стогами выдала его. Стога сожгли за последние дни у шляхтича Марки Стахевича, которого я видел на гулянке у Дуботолка. И этот человек был тогда секундантом Вороны. Пускай я ошибся в Бермане, но в Вороне я не ошибаюсь, кажется. И он будет мой. Сейчас надо только больше решительности...

А поздно ночью дикая охота короля Стаха явилась опять. Опять выл, причитал, плакал нечеловеческий голос:

— Роман в двенадцатом колене, выходи! Мы при­дем! Мы закончим! Мы отдохнем потом! Роман! Ро­ман

И опять я, спрятавшись за крыльцом, стрелял в летучие тени всадников, которые мелькали в самом конце залитой лунным дымом аллеи. Когда я стрель­нул первый раз — кони бросились в чащу и исчезли, как будто их никогда не было. Это было похоже на страшный сон.

Надо было кончать. Я припомнил слова Марка Стахевича, сказанные тем под деревом, насчет обещания Романа выдать убийц после смерти и подумал, что, может, Роман оставил в доме или на месте своей смерти какое-то доказательство, которое просмо­трели тогда даже орлиные глаза Рыгора.

И когда Рыгор пришел, мы двинулись с ним к ме­сту убийства Романа. Я хороший ходок, но едва успевал за этой длинной фигурой. Рыгор шел, как ка­залось, медленно, но это была не медлительность, а размеренность движений. И ноги он ставил не так, как обычные люди, а носками внутрь: так ходят все прирожденные охотники, и замечено, что это делает каждый их шаг длиннее приблизительно на дюйм.

По пути я рассказал ему, что слышал разговор Марка Стахевича с каким-то Пацуком, и Рыгор злобно буркнул:

— Люди Вороны.— А потом прибавил: — А мы думали, что «Ликол...» — это начало фамилии. Пан не так расспрашивал. «Ликол» — это, видимо, прозвище. Надо спросить, кого звали так, у пани Яновской. Если знали это прозвище Светилович и даже Берман, стало быть, она тоже должна знать.

— Я спрашивал у нее.

— Ты спрашивал у нее фамилию, да и еще начало ее, а не прозвище.

Так мы дошли до знаменитого и дважды описанного мною места, где застыл в трясине отец Надеи Романовны. Мы переворошили всю сухую траву, хотя глупостью было бы искать тут что-то после двух лет.

И наконец дошли до того места, где небольшой обрывчик внезапно возносил луговину над трясиной.

— Тут,— сказал Рыгор.

Над самым обрывом торчал из земли небольшой ствол, обломок от дерева, которое когда-то росло здесь. Корни его, как могучие змеи, оплетали обрыв­чик, спускались в трясину, будто желая напиться, либо просто висели в воздухе.

— Руки Романа были над поверхностью тряси­ны? — спросил я.

Тяжелые веки Рыгора опустились, он припоминал.

— Да, были. Правая была даже вытянута, он, ви­димо, хотел ухватиться за корень, но не дотянулся.

— А может, просто бросил что-то туда, под корни, где, видишь, яма?

— Давай посмотрим.

И мы, хватаясь за корни и забивая ногти землей, спустились почти к самой трясине, едва удерживаясь на маленьких скользких ступеньках, которые были на крутом откосе. Под корнями действительно была яма, но там ничего не было. Разочарованный, я собирался было лезть наверх, но Рыгор остановил меня.

— Остолопы мы. Если там вправду что-то есть, так это под почвой. Он мог бросить, но ведь два года минуло, свод этой пещерки осыпался и схоронил то... эту вещь.

Мы начали царапать пальцами убитую вязкую почву, высыпать ее из пещерки, и — хотите верьте, хотите нет — вскоре пальцы мои наткнулись на что-то твердое. На ладони моей лежал портсигар из «птичьего глаза». Больше в пещерке ничего не было.

Мы выбрались на луговину и осторожно обчи­стили с портсигара рыже-коричневую почву, пере­мешанную с глиной. В портсигаре лежал лоскуток бе­лой материи, вырванный, видимо, зубами. И на этой тряпочке были невыразительные рыже-коричневые буквы: «Ворона уб...»

Я передернул плечами. Черт знает, что это было! Либо свидетельство, что Романа убил Ворона, либо просьба к Вороне убить кого-то. Рыгор посмотрел на меня холодными глазами.

— Выяснили, пан Андрей. Загнал его сюда Ворона. Завтра будем его брать.

— Почему завтра? Может, он явится именно се­годня?

— Сегодня пятница.