Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

Вы знаете, что за скарблення пристава мы можам... вас присудить да двюх нядзель ареста или штрафа и, как говорили предки, баниции [31] за прадзелы яновских окрестностей.

Я разозлился.

— Вы можете сделать это силою. Но я найду на вас управу в губернии. Вы покрываете убийц, ваш пристав позорил законы империи, говорил, что убийством шляхтича Светиловича вы не намерены заниматься!

Лицо судьи покрылось апоплексическим малиновым румянцем. Он вытянул шею, как гусь, и прошипел:

— А ачевидцы этава разгавора, почтенный пане Белорецкий, у вас есть? Свидетели? Свидетельки? Где они?

Адвокат, как достойный представитель умиротво­ряющего начала в российском суде, волшебно улыб­нулся:

— Натурально, пану Белорецкому нету свидетели. И вообще, это ест глюпость: пристав не мог такое сказать. Пан Белорецкий себе это просто представить, оппонента слова он не схватить.

Он бросил в рот монпансье, которое достал из бон­боньерки, похлопал губами и тихо прибавил:

— Нам, дворянам, положение от пан Белорецкий ест особенно понятный. Мы не хотим вам неприятно делать. Пускай вас тихо и мирно отсюда уехать. Тогда все тут, как говорить, образуется, и мы дело заминать будем... Нун, гут?

Собственно говоря, для меня это было самым ра­зумным выходом, но тут мне на память пришла Яновская.

«Что будет с нею? Для нее это может закончиться смертью либо сумасшествием. Я поеду, а ее, глупышку, только ленивый не обидит».

Я опять сел на стул и сжал виски, потом спрятал пальцы рук между коленями, чтобы они не выдали моего волнения.

— Я не поеду,— заявил я,— прежде всего, пой­майте преступников, которые прикрываются именем призраков. А потом я исчезну отсюда навсегда.

Судья вздохнул:

— Мне кажатся, што вам приведется пойти от­сюда быстрее, нежели поймают этих ми... михи...

— Мифических,— подсказал адвокат.

— Вот-вот, михичаских праступников. И приведется пойти атсуда не по собсцвенной охоте.

Вся кровь кинулась мне в лицо. Я чувствовал, погиб, что они совершат со мною то, что им заблагорассудится, но шел ва-банк, ставил на последнюю карту, так как сражался за счастье той, которая была мне дороже всего.

Невероятным усилием я заставил мои пальцы не дрожать, когда вытащил из портмоне большой лист бумаги и ткнул им под нос. Но голос мой пресекался от ярости:

— Вы, кажется, забыли, что я из Академии наук, что я член Императорского географического общества. Вы видите это? И я обещаю вам, что, как только я освобожусь, я пожалуюсь государю и не оставлю от вашей вонючей норы камня на камне. Я думаю, что государь не пожалеет трех негодяев, которые хотят удалить меня отсюда, чтобы устраивать свои темные делишки.

В первый и последний раз я назвал другом человека, которого стыдился назвать даже соотечественником. Я ведь всегда стремился забыть тот факт, что предки Романовых происходят из Беларуси.

А эти оболтусы не знали, что каждый второй член географического общества дорого дал бы, только бы оно не называлось императорским.

Но я уже почти кричал:

— Он заступится!

Думается мне, что они слегка заколебались. Судья снова вытянул шею и... все-таки шепнул:

— А будет ли прыятна гасудару, что член такого уважаемого общаства знюхался с гасударцвенными преступниками. Многие уважаемые хозяева имений пожалуются на это тому самому гасудару.

Они обложили меня, как борзые. Я сел, положил ногу на ногу, сложил руки на груди и сказал спокойно (я был сли-ишком, слишком спокоен, так спокоен, хоть утопись);

— А вы не знаете здешних крестьян? Они, как го­ворится, пока что искренние монархисты. И я обещаю вам, если вы только выгоните меня отсюда, я пойду к ним, к этим вандейцам, я тут начну шуанскую войну, они из вас вытянут все кишки.

Они даже позеленели. Я кашлянул и прибавил:

— Впрочем, я думаю, что до этого дело не дойдет. Вот письмо от лица самого губернатора, где он пред­лагает местным властям поддерживать меня. А вы знаете, что бывает за непослушание таким приказам?

Удар грома над ухом не так бы поразил эту публику, как обычный лист бумаги со знакомой подписью. А я, очень напоминающий генерала на усмирении бунта, кричал на них, чувствуя, что мое дело улучшается;

— Вы что, полететь с должности возжелали?! Я сделаю это! А за потворство диким поступкам ка­ких-то извергов вы тоже ответите!

Глаза у судьи забегали.

«Ну что ж,— решил я.— Сто бед — один ответ».

Я указал остальным на дверь. Они второпях вышли из комнаты. Я хорошо видел в глазах судьи страх, как у загнанного хоря, видел и еще что-то затаенное, злобное. Я подсознательно был уверен сейчас, что он что-то знает, что он связан с тайной дикой охоты, что спастись он может лишь в том случае, если я по­гибну, что сейчас охота начнет охотиться на меня, так как это вопрос их жизни, и я, возможно, еще сегодня получу пулю в спину, но неистовая злоба, ярость, ненависть сдавили мне глотку. Я понял, почему наших предков называли бешеными и говорили, что они сражаются даже мертвыми.

Я сделал шаг, схватил человечка за шкирку, выта­щил из-за стола и поднял в воздух. Тряхнул.

— Кто?! — рявкнул я и сам почувствовал, как по­белели мои глаза.

Он на удивление правильно понял мой вопрос.

— А-ой! Не знаю, не знаю, пане. Ох, что мне де­лать? Они убьют меня, убьют. Пане, у меня дети, ма­ленькие дети, вот такие.

Я швырнул его на пол и склонился над ним.

— Кто?!

— Пане, ручки-ножки поцелую, не надо...

— Кто?!

— Я не знаю. Он прислал мне письмо и при нем триста рублей с требованием удалить вас, потому что вы мешаете. Там было лишь одно предложение, и там говорилось, что он имеет интерес к пани Яновской, что ему полезна ее смерть либо замужество с ним. И еще там было сказано, что он молод и силен и сумеет в случае чего заткнуть мне глотку.

Схожесть судьи с хорем дополнилась вдруг еще и смрадом. Я посмотрел на залитое слезами лицо этого животного и, хотя подозревал, что он знает немного больше, чем говорит, с отвращением оттолкнул его. Не мог я марать руки об этого пачкуна. Не мог. Иначе потерял бы уважение к себе навсегда.

— Вы еще ответите за это,— бросил я от двери.— И такой мерзости подпадают во время суда люди. Бедные мужики!

...Я ехал по дороге через лес и рассуждал обо всем случившемся. Это было сейчас более-менее легко, все, кажется, становилось на место. Конечно, вдохновитель