Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

Он погиб в советских застенках.

С началом войны в Европе временным центром ИВО стал его филиал в Америке, и первое, что он осуществил, это организовал эмиграцию Вайнрайха в США. Ученый прибыл в Нью-Йорк 18 марта 1940 года, занял пост директора ИВО и приступил к его восстановлению.

Как это ни невероятно звучит, ему удалось выстроить работу почти так же, как и в Вильне: научную деятельность института Вайнрайх распределил по тем же четырем секциям (исторической, филологической, психолого-педагогической и секции экономической статистики); восстановил аспирантуру, стал главным редактором институтского журнала «ИВО блетер». Том 14-й вышел в Вильне в 1939 году, а том 15-й — в Нью-Йорке в 1940-м. Последовательность не прервалась ни на миг[338].

Вайнрайх делал свое дело — развивал деятельность института на американской почве, но при этом не мог ни на миг отрешиться от разворачивавшейся в Европе катастрофы. Пленарная лекция на ежегодной конференции ИВО в январе 1942 года носила название «Как живут в гетто польские евреи?» С ней выступил Шлойме Мендельсон, бундист, педагог, член совета директоров ИВО, бежавший из Польши через Вильну в 1940 году[339].

14 февраля 1943 года состоялось торжественное открытие нового здания ИВО по адресу 123-я Западная улица, 535, — современная трехэтажная постройка рядом с Колумбийским университетом, сразу за зданием Американской еврейской теологической семинарии. Это открытие обозначило вхождение ИВО в магистральное русло американской научной жизни. Здание на 123-й улице заняло место здания на Вивульского по крайней мере на данный момент, а то и навсегда.

На церемонии открытия была представлена выставка документов, до войны входивших в собрание ИВО, — их удалось вывезти из Европы еще до того, как немцы попытались наложить на них руку. Среди 195 экспонатов были указ о юридическом статусе евреев в Польше от 1634 года; записные книжки с записями «среднего» любавичского ребе Дов-Бера Шнеура (1773–1827), записка от раввинов Генуи от 1852 года; свидетельства переживших погром 1919 года в украинском Проскурове, письма русского писателя В. Г. Короленко. В каталоге с достойной сдержанностью отмечалось: «Эта выставка — не просто “напоминание о нашем уничтожении”. Это призыв к продолжению, в надежде, что все, некогда принадлежавшее ИВО, будет в должный срок ему возвращено»[340].

ИВО, подобно многим семьям, претерпел по ходу войны многие разлуки, и те, кто оказался в Америке, из последних сил надеялись на воссоединение с родственниками из Европы.

Надежды, впрочем, были призрачными. Пленарное выступление Вайнрайха на институтской конференции 1943 года было озаглавлено «ИВО в годы истребления». Перед войной он боролся за то, чтобы ИВО оставался вне политики, и осаживал тех, кто требовал от ИВО резолюций протеста. Теперь же он организовал подписание петиции президенту Рузвельту по поводу ужасов, которые творят с евреями в Европе, и собрал подписи 283 профессоров из 107 американских колледжей, университетов и научно-исследовательских организаций. «Мы просим вас принять меры, которые до сих пор не приняты, по спасению миллионов европейских евреев, приговоренных к смерти врагами цивилизации»[341].

Сотрудники ИВО одновременно и занимались наукой, и выстраивали новую структуру, и с ужасом следили за ростом списка погибших — по мере того как до них доходили обрывочные вести. 17 октября 1943 года в институте почтили память Семена Дубнова, старейшины еврейской историографии и члена научного совета ИВО: незадолго до того на Запад дошли слухи, что его умертвили в Рижском гетто. Сильнее всего тревожились за Зелига Калмановича[342].

У Вайнрайха упало сердце, когда он получил от Эммануэля Рингельблюма, известного историка и общинного деятеля, зашифрованное письмо, написанное в укрытии в арийской части Варшавы и вывезенное из страны польскими подпольщиками. Датировалось оно 1 марта 1944 года — к этому моменту Варшавское гетто уже было ликвидировано, и между прочим там говорилось: «В 1941 и 1942 годах мы общались с Зелигом Калмановичем в Вильне: он, под надзором немцев, разбирал материалы ИВО и сумел спрятать значительную их часть. Сегодня евреев в Вильне больше нет. Великий центр культуры и современной науки на идише полностью уничтожен». Письмо это оказалось последним. Через пять дней тайник, где скрывался Рингельблюм, был обнаружен гестапо[343].

Сразу после освобождения Вильны Красной армией 13 июля 1944 года Вайнрайх развил бурную деятельность. Он отправил письмо в Госдепартамент с просьбой выяснить через дипломатические каналы, в каком состоянии находится здание ИВО в Вильне и местонахождение библиотеки и архива. Особый отдел военных проблем вежливо отмахнулся от его просьбы. «Поскольку упомянутая территория остается зоной военных действий, отдел не имеет возможности провести требуемые разыскания». ИВО предлагалось связаться с советским посольством в Вашингтоне, поскольку Вильна находилась под контролем Красной армии, однако Вайнрайху это предложение не понравилось. В итоге Советы поймут, сколь велика значимость коллекции института, и немедленно объявят ее государственной собственностью.

Более сочувственно к его просьбе отнеслись в Американской комиссии по защите и спасению памятников истории и искусства в зоне военных действий — сокращенно она именовалась комиссией Робертса. Ее уполномоченный советник Джон Уокер призывал к терпению: «Это сопряжено со сложными юридическими и дипломатическими вопросами». Вот только чем-чем, а терпением Вайнрайх не отличался. ИВО был его детищем, а он — единственным уцелевшим родителем[344].

Конкретные сведения о состоянии виленского ИВО и его собрания были крайне скудными, однако после получения неожиданного послания от Аврома Суцкевера у Вайнрайха вновь затеплилась надежда.

Суцкевер увез в Москву целые кипы документов, извлеченных из бункера на Шавельской улице. Он вложил в операцию по спасению этих сокровищ столько душевных сил, что с некоторыми из уцелевших материалов был не в силах расстаться. Шмерке и Аба Ковнер просили прислать находки обратно — или предоставить хотя бы копии, но Суцкевер так этого и не сделал[345].

И тут у Суцкевера внезапно возникла возможность отправить документы Вайнрайху в Нью-Йорк. В декабре 1944 года он дал интервью московскому корреспонденту New York Post Элле Уинтер. В нем он говорил про ИВО, про Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга, про героизм «бумажной бригады» и недавние находки в Вильне. Заметив ее крайне эмоциональный отклик, Суцкевер попросил Уинтер — она как раз должна была возвращаться в Нью-Йорк — отвезти конверт с материалами Максу Вайнрайху: он, как объяснил Суцкевер, единственный из всех директоров остался в живых и