Участники - Денис Епифанцев

клише, слишком просто и банально?

Не знаешь, нет?

Потому что мы живем в ситуации эпистемологического разрыва. Твоего любимого. Того самого перехода от теоретического описания к революционной практике, как заповедовал нам Маркс. У нас есть план действий, но нет языка описания. Поэтому любое описание кажется таким убогим и заранее устаревшим. И ты это понимаешь. Сейчас время действия, а не обсуждения.

Так понятно?

В конце концов мы приезжаем. Мы едем некоторое время с выключенными фарами по дорожкам парка и останавливаемся в тени деревьев. Это памятник погибшим во Второй мировой: кривая гранитная плитка, клумбы. Полукругом расположена массивная бетонная конструкция, на которой изображены солдаты, ордена, танки и самолеты, карта СССР. По краям выбиты имена погибших.

Мы выходим из машины.

Стоит глубокая ночь.

– Здесь, – говорит Маша. – Давай оттащим его в центр, – говорит она.

Она открывает багажник. Свет все так же не горит. Мужик, похоже, приходит в себя, но очень медленно. Он ведет себя как очень пьяный человек.

– Что ты ему вколола?

Я вынимаю сначала ноги, потом, взяв за одежду, вытаскиваю его самого и тащу в центр площадки. Маша берет пакет. В пакете действительно сигареты и много жидкости для розжига.

– Маша. Подумай, мы можем его оставить сейчас здесь. Оставить и уехать. Он никогда тебя не найдет. Мы можем имитировать ограбление.

– Ты хочешь отступить?

– Я хочу, чтобы ты еще раз все взвесила.

– Я понимаю. Но я правда уверена, что так нужно поступить. Не правильно. Не то, что «мы делаем доброе дело», но так нужно.

Зря Ницше тебе цитировала. Вот об этом жалею.

Мы молчим некоторое время.

– Давай пакет.

Маша отдает мне пакет, и я достаю жестяные банки с жидкостью для розжига.

– Нам нужно облить его полностью. Времени дождаться и посмотреть, как все прошло, не будет, поэтому сейчас нужно максимально убедиться, что сгорит сразу и весь. В живых не останется.

Мы открываем крышки и тщательно поливаем лежащее перед нами тело, особенно много времени уделяя одежде, чтобы она полностью пропиталась. В общей сложности мы выливаем на него восемь литровых канистр.

– А ты проверяла, как она горит?

– Да. По моим расчетам этого должно более чем хватить.

– Ты? Я?

– Давай ты. Я на самом деле это у тебя хотела попросить.

Я снова молчу.

Сердце колотится, мне жарко, по спине, чувствую, течет пот. Тошнит и кислый привкус во рту. Я представляю себе, как прямо сейчас ухожу. Я говорю: «Нет. Извини, но нет» и ухожу. Говорю твердо. Специальным твердым голосом. Поворачиваюсь и иду в темноту, прохожу мимо деревьев, в сторону дороги, там светятся фонари. Еду в машине. Дома долго сижу под душем, стараясь выгнать из себя все чувства и все мысли. Чтобы голова была совершенно пустой. Потом живу, возвращаюсь к этому моменту и думаю, что я поступил правильно. Что это была развилка, одна из тех, что обычно всегда незаметные, но кардинально переворачивающие твою жизнь, и мне повезло заметить ее вовремя. Думаю о том, что грекам нужен был не только Кайрос – бог счастливого момента, но и какой-то другой бог – бог правильного решения в такой момент. Хотя, может, и Кайрос подойдет.

С Машей мы, конечно же, не общаемся. Я не удаляю ее из друзей, но между нами пролегает холодное отчуждение. Мы больше не вместе, нет никаких Нас больше. Потом, может через полгода, выдержав приличествующую паузу и встретив ее пост в инстаграме, я наконец-то отписываюсь. Но теперь это не выглядит как реакция, а как закономерное развитие событий. Ну а зачем мне видеть посты человека, которого я не знаю. Но, встречаясь в каких-нибудь общих местах, мы подчеркнуто вежливы, и никто не замечает того, что мы избегаем друг друга. А если кто-то и замечает: «Вы с Машей избегаете друг друга?», то я вру: «Нет, что ты. Мы нормально общаемся. Все хорошо. У меня сегодня просто настроение не очень».

Рутина движется, день сменяет другой, и постепенно я забываю об этом моменте. Возможно даже, что добрая память его стирает. Я просыпаюсь однажды, и ничего нет. Не было этой летней ночи, этого человека, жидкости для розжига, памятника погибшим во Второй мировой.

Потом я достаю сигарету и закуриваю. Сердце стучит ровнее. Паника проходит. Внутри как будто образовывается такая чистая холодная яма, в которой можно хранить продукты. Маша перехватывает руку и делает затяжку. Я еще пару раз затягиваюсь, мне жалко выбрасывать целую сигарету, а еще я думаю о ДНК, которую можно обнаружить в слюне, что останется на фильтре, а значит, бросить окурок нужно в центр, там, где он сгорит полностью. Я еще раз затягиваюсь и неловко, краем сознания отмечая, что получился какой-то нелепый жест, бросаю.

Пламя не вспыхивает.

Точнее, оно вспыхивает и даже ярче, чем я ожидал. На секунду сердце проваливается от страха, что ничего не случилось, что это так не работает, что только в кино брошенный окурок приводит к взрыву на бензоколонке. Одну короткую секунду сердце проваливается, но этого достаточно – мне кажется, ноги сейчас подкосятся.

Плотное, быстрое пламя, оно охватывает тело омоновца сразу и полностью. Маша хватает меня за руку и тянет, мы немного отходим. Огонь отражается в платье Маши.

Он приходит в себя от боли, мычит и начинает дергаться. Звук скотобойни из фильмов. Смотреть на это мучительно. Почему он не перевернется и не попытается сбить огонь? Смогу ли я его потушить, если прямо сейчас накину пиджак? Нестерпимо пахнет жареным мясом, палеными тряпками, горелыми волосами, плавящейся синтетикой. Я весь становлюсь как будто жирный, меня покрывает толстый слой жира, и он пахнет всем этим сразу. Его мычание и то, как он дергается, – все это длится бесконечно долго, хотя, наверное, нет, но мне кажется, что долго, очень долго, когда же ты умрешь.

Или кажется, что всего пару секунд.

И он замирает и твердеет.

Огонь хрустит, как будто это не человек, а полено. Запах приобретает ноты прожаренности, какой-то готовности и становится совершенно невыносимым.

– Поехали, – говорит Маша, тянет меня за руку, и это как сигнал. Мы срываемся с места и убегаем в темноту. Чем дальше мы отходим от пламени, тем ярче оно кажется. Столб с каждым нашим шагом как будто становится все выше. От того места, где стоит машина, этот огонь достигает неба. Я думаю о том, что сквозь деревья этот пожар виден, как маяк.

Мы захлопываем двери одновременно, и я смотрю сквозь лобовое, как свет, похожий на пламя на могиле Неизвестного солдата, освещает