Участники - Денис Епифанцев

class="p1">– Ну камеры на улицах? Распознавание лиц, слежение. Вот это все.

– А, камеры. Не волнуйся об этом.

– Почему?

– Как бы это объяснить. Эм… Ты же знаешь, что мой отец выиграл тендер на установку, монтаж вот этой системы слежения в Москве?

– Нет, но теперь да.

– Да. Так вот, я видела проектную документацию. Ты же знаешь, что не все камеры, которые ты видишь – настоящие? Что существует некоторый процент фальшивых камер, которые нужны просто чтобы люди думали, что их видят и записывают. Знаешь, да?

– Нет, но это выглядит логичным и оправданным.

– Как ты думаешь, какой процент фальшивых камер установлен на улицах Москвы в рамках программы «Мой безопасный город»?

– Ты сейчас скажешь, что видела карту и на «Бауманской» ничего такого нет?

– Нет, скажи. Ну угадай.

– Шестьдесят на сорок?

– Нет.

– Что нет. Скажи хотя бы, тепло или холодно.

– Очень холодно.

– Сорок на шестьдесят?

– Это какие из них какие?

– Ну шестьдесят фальшивых.

– Ну немного теплее.

– Семьдесят процентов? Восемьдесят?

– Никогда не угадаешь. Все сто.

– То есть?

– Все сто процентов камер, которые установлены в Москве, которые якобы обеспечивают безопасность жителей города – все сто процентов муляжи и пустышки.

– Серьезно?

– А как ты думаешь, почему каждый раз, когда происходит какое-то громкое преступление – убийство или еще что-то, – камеры именно в этом месте именно в это время не работают?

– Ну потому, что это кровавое КейДжиБи. Нет?

– Принято считать, что таким образом спецслужбы покрывают своих исполнителей, но на самом деле, даже если ты поставишь одну камеру, тебе придется организовывать всю инфраструктуру, которая за собой это потянет: сети, офис, компьютерщики, люди, которые смотрят… все.

А если ты не поставишь ни одной камеры, то, во-первых, можно забрать все деньги себе. Вообще все. Ты тратишься только на муляжи, а они стоят копейки на алиэкспресс, и на их установку.

Но! Самое крутое, что по бумагам-то ты всю эту канитель с офисом, сетями, обслуживающим персоналом и непредвиденными расходами собираешь и поэтому потом еще и каждый месяц тебе приходят деньги на зарплату и все такое.

Круто же, да?

– Стой. Но камеры на дорогах?

– Это другое ведомство. Эти настоящие. Они штрафы выписывают. От такого никто не откажется. Поставил камеру, и копеечка капает. Но тут штрафы, а тут распознавание лиц гастарбайтеров. Видишь же разницу.

– Так. Ладно. Куда мы теперь едем?

– Мне надо домой. Принять душ и переодеться.

– Переодеться?

– Да, я целый день в этом. Надо привести себя в порядок.

Мы паркуемся на подземной стоянке в Машином доме.

Я вдруг замечаю на приборной панели собаку с головой на пружинке, которая при движении двигается из стороны в сторону. Но это не просто собака – это Анубис.

– Когда в будущем тебя спросят, ты укажешь на эту собаку и скажешь: это слишком придуманная деталь. – Маша уже вышла из машины и заглянула в салон на мой немой вопрос.

В гулком бетонном бункере звук захлопывающихся автомобильных дверей звучит успокоительно.

– А… – пытаюсь я спросить.

– Не-не. Я все рассчитала. У нас есть пара часов.

– Я в душ, а ты свари пока кофе, что ли.

Маша уходит в глубь квартиры и включает музыку. Какую-то классику. Что-то большое. У меня стойкое ощущение дежавю. Как будто я все это уже делал и видел раньше.

Если у всего этого и есть автор, то у него явно очень скудная фантазия или он снова и снова пытается повторить одну и ту же ситуацию, как-то переиграть ее, что-то в ней изменить.

Я варю кофе.

Через пятнадцать минут играет знакомая мелодия, и я узнаю, что это. Бетховен. Седьмая симфония.

– Джордж! – кричит Маша из ванной.

Я выглядываю в коридор и вижу ее в клубах пара. Она в халате, с полотенцем на голове стоит в проеме ванной, мажет лицо ватным диском.

– Марта?

– Да, Джордж. Ты сварил кофе?

Я наливаю кофе в небольшую фарфоровую чашку, добавляю сливок и несу Маше.

– О, спасибо, любимый.

Она берет чашку, отпивает глоток и ставит чашку обратно на блюдце, которое я все еще держу в руке, после чего перехватывает мою вторую руку с сигаретой и делает затяжку, не вынимая сигареты у меня из пальцев.

– Прическа будет как у Элизабет Тейлор?

– Да, но платье как у Бетт Дэвис из «Все о Еве».

– Ты никогда не задумывалась, почему в поп-культуре маньяки-социопаты так любят классическую музыку?

– Кто, например?

– Ганнибал Лектер.

– Это понятно. А еще?

– Ну не знаю. Доктор Мориарти у Гая Ричи в «Шерлоке Холмсе». Он там Холмса пытал под Шуберта.

– А. Да. Помню. – Маша нанесла тональный крем, обозначила скулы и теперь рисует стрелки на глазах.

– Возможно, это не проблема классики. Это проблема поп-культуры.

– Джеймс Бонд еще однажды накрыл встречу какой-то преступной организации на «Тоске».

– Поп-культуре надо показать свое отличие от высокой культуры. Она делает это таким способом. Мы простые люди, у нас простые понятные развлечения. А они люди извращенные – поэтому их развлечения такие.

Маша выводит вторую стрелку и смотрит, насколько симметрично получилось: вертит головой из стороны в сторону, не отрывая глаз от отражения в зеркале.

– Пойду оденусь. – Она каким-то всеохватным, единым жестом складывает всю разложенную в ванной косметику в сумочку и уходит в спальню.

Я ухожу на кухню, чтобы потушить сигарету и поставить чашку.

– Какое? – спрашивает Маша.

Она стоит в коридоре с двумя платьями на плечиках.

Одно черное, из блестящего шелка. Второе винтажное, в цветочек, с воротничком и пышной юбкой ниже колена.

– А куда мы идем?

– Да. Ты прав.

Она уходит обратно в спальню, я иду следом за ней.

На идеально ровной кровати лежит черное платье. Второе висит на дверце шкафа. Маша сидит на кровати. В руке у нее черная лакированная туфля на шпильке. Она пытается надеть ее и параллельно ищет под кроватью вторую.

– Где вторая-то…

Она перегибается через край, заглядывает под кровать и в конце концов падает куда-то назад. Мне видна только рука с туфлей, которую она так и не смогла надеть. Она держит ее высоко, как будто переходит реку.

– Блять.

Выныривает и, сидя на полу, поправляет прическу, потом выбирается из-за кровати и встает во весь рост перед зеркалом.

Худое, гладкое белое тело, упругая грудь, кружевное белье телесного цвета: как будто грудь и бедра в затейливом загаре. Она упирается руками в бока и вертится в разные стороны.

После чего снова садится на кровать и надевает туфли. Черные лаковые, на высоком каблуке.

Она стала выше, ноги удлинились, грудь еще больше выдалась вперед, ягодицы округлились, взгляд слегка надменный, подбородок