Новый Мир ( № 9 2005) - Новый Мир Новый Мир

11 Способом такого сохранения была жертва, в том числе — человеческая жертва, поскольку в автономной вселенной действует закон сохранения энергии и вещества: чтобы где-то прибыло, надо, чтобы где-то убыло. Человеческая жертва — «энергетически» самая мощная, потому что это жертва тем, кто по замыслу должен быть хозяином и работником, хранителем мироздания, главой его. Если «солнце и светила» не «движет Любовь», то их должна двигать какая-то внутренняя, внутрисистемная энергия. Брамины уверены, что только ежедневная жертва дает силу Солнцу восходить. Весь опыт предшествующих обществ свидетельствует — мир автономный, отвернувшийся от Бога не может существовать без человеческих жертвоприношений. Обществу, называющему себя «постхристианским», следовало бы иметь это в виду.

12 Или, исторически точнее: как ее применяло Государство в союзе с Церковью.

13 Зная о множестве оговорок, которые тут надо было бы сделать, я намеренно их опускаю и генерализирую ситуацию — за невозможностью говорить об этом подробно в небольшой статье.

14 Идеально мыслимая и во время существования Священного Синода.

15 А к внутренним, к своим, в христианстве смертная казнь по определению неприменима, как к членам вечного организма. Она и не нужна, поскольку реальное отпадение от вечного организма приводит к смерти отпавшего без всякой казни: такова история Анании и жены его Сапфиры (Деян. 5: 1—11), утаивших цену имения от «множества уверовавших», у которых «было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не назвал своим­, но все у них было общее» (Деян. 4: 32). Попытка утаить что-либо только для себя в этом случае и означает создание перегородки между едиными сердцем и душою и отпадающей частью. Но если член отделяется от сердца и дыхания, то он и умирает.

16 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 27. Л., 1984, стр. 46.

17И еще: из истории Каина и Ламеха (Быт. 4) следует, что за убийство убийцы от­мщается всемеро и в семьдесят раз всемеро. Сторонникам смертной казни не мешало бы это осмыслить.

18 «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф. 12: 25).

19 И, конечно, смертная казнь должна быть непременно публичной. Мы должны видеть, что мы совершаем. И преступник должен иметь последнюю возможность посмотреть

нам в глаза. Мы должны проститься. Тело не может отсутствовать, когда на нем производится операция.

Смертная казнь ночью, в кабинете — это простая «зачистка», военное действие против внешнего, а не акт, совершаемый по отношению к своему гражданину.

20 Достоевский Ф. М. Указ. изд. Т. 25. 1983, стр. 117.

21 «Знамя», 2004, № 11.

22 См.: Епископ Игнатий (Брянчанинов). Слово о смерти. М., 1991, стр. 152 — 157.

PS

“Вы не демократ!” — “Я республиканец…”

ак редактор (да и как читатель тоже) я рад, что мы имеем возможность

напечатать/прочитать статьи Елены Ознобкиной и Татьяны Касаткиной, отличающиеся от многих публикаций на эту тему интеллектуальной честностью, умением слышать разные точки зрения и интеллектуальным мужеством додумывать свои мысли до конца. (К слову сказать, Татьяна Касаткина, может быть, вопреки своим первоначальным намерениям, написала статью не против смертной казни, а против современного общества, не ощущающего себя единым организмом и в котором смертная казнь не может быть “целительна”.)

Да, все уже сказано — и за, и против, — и новых слов не предвидится. Остается только сшибка ценностей и интересов (в том числе интересов корпоративных — например, “корпорации” уголовной).

Констатируя невозможность в этом вопросе последних и непререкаемых доводов, наши авторы делают личный выбор (против) в рамках своих “картин мира”; именно своих “картин” — последние, окончательные аргументы потому и невозможны, что отсутствует общая картина мира.

Тем не менее выбор возможен, и граждане Российской Федерации его делают (предположу, что не под воздействием тех или иных статей):

“Москва, 6 июля — РИА „Новости”. Большинство россиян выступает за смертную казнь, однако ее сторонников становится меньше. Об этом свидетельствуют результаты опроса, проведенного аналитическим центром Юрия Левады. По его данным, за последние три года число людей, которые считают необходимым существование смертной казни, снизилось с 79 до 65 %. Одновременно с этим с 17 до 25 % увеличилось число противников смертной казни. <…> Опрос проводился 17 — 20 июня 2005 года, в нем приняли участие 1600 россиян в 128 населенных пунктах 46 регионов России, статистическая погрешность не превышает 3 %” (сайт информационного агентства РИА “Новости”).

Что стоит за этими цифрами? Две ли только точки зрения? Нет.

Приведу цитаты — за смертную казнь (уже использованные некогда в моей “Периодике”).

“<…> смертная казнь — это результат добровольного и абсолютно сознательного выбора человека, решившегося на совершение тяжкого преступления <…>” (Николай Пономарев, “Независимая газета”, 2002, № 11, 25 января).

“Покаяние [убийцы] заключается не в том, чтобы признать убийство ни с чем не сравнимым грехом. А в том, чтобы человек осознал свою вину, понял, что он должен понести за него наказание и нет ему никакого оправдания” (Юрий Антонян, “ИНDEKC/Досье на цензуру”, 2001, № 14).

“Людям вроде наркоторговцев и серийных убийц-маньяков надо дать возможность, чтобы они быстрее прекратили свой греховный путь на земле, чтобы они убили как можно меньше людей, чтобы они своим зельем поставили в наркотическую зависимость как можно меньше людей. Это помощь им, их душе. Ведь если этих преступников убить сегодня — это значит, что они завтра не совершат то, что они совершили бы, если их оставить в живых. Поэтому я считаю смертную казнь актом высокого гуманизма” (иеромонах Евстафий (Жаков), “Спецназ России”, 2003, № 4, апрель).

“А тот, кто против смертной казни, пусть поставит себе в паспорт специальную отметку: своего убийцу заранее прощаю, помилуйте его, не казните! А я не хочу, чтобы моего убийцу миловали…” (Михаил Веллер, “Литературная газета”, 2005, № 28).

И любое из этих высказываний — внутри своей собственной парадигмы — в каком-то смысле неопровержимо. Как, впрочем, и прямо противоположные — внутри своих парадигм.

Абсолютная ценность человеческой жизни? И тут все не очевидно. “1. <…> Декларируя: „Право человека на жизнь священно” применительно к убийце, он [закон] имеет в виду в конкретном случае не жизнь жертвы или любого человека, но именно убийцы. Имеется в виду, что государство — а через него народ, общество — не имеет права посягать на жизнь убийцы. Тогда следует сформулировать прямо: „Право убийцы на жизнь священно”. 2. Тем самым юридически право на жизнь невинной жертвы и ее убийцы приравниваются. Разница в том, что жертва своим правом воспользоваться не сумела, но защитить право убийцы заботится закон. Государство не сумело сохранить жизнь жертве, но уж жизнь убийце сохранит всеми средствами, имеющимися в его распоряжении. 3. Тем самым фактически закон отказывается приравнивать жизнь жертвы к жизни убийцы. Одна отнята — вторая охраняется. Из пары „жертва — убийца” в конкретном случае государство охраняет жизнь убийцы. <…> 4. Жертва не гарантирована от убийства. Убийца гарантирован. <…> 6. То есть каждый человек имеет право на убийство без риска быть за это убитым самому. <…>” (Михаил Веллер, “Огонек”, 2002, № 6, февраль).

А из признания абсолютной ценности человеческой жизни могут быть выведены прямо противоположные тезисы: и невозможность смертной казни, и ее неизбежность/необходимость.

“Я признаю смертную казнь как необходимость защиты права человека на жизнь” (Александр Бабенышев, “Новая газета”, 2002, № 45, 27 июня).

“И получается, что, когда жизнь уничтожают, нам нечем более подтвердить ее ценность, кроме как лишив жизни убийцу. Дело здесь вовсе не в устрашении и не в силе наказания. Дело в утверждении ценности жизни. Ничего хорошего в казнях нет, особенно тайных. <…> Смертная казнь в этом смысле сродни демократии — тоже ничего хорошего, но все остальное просто ужасно” (Михаил Райнов, “Московские новости”, 2002, № 36).