Девочка из прошлого - Аля Драгам

ослабевает.

Уже на улице из разговоров узнаю, что переживал он не просто так. Боялись за друга не зря, ему стало плохо в момент прощания, он начал падать. Если бы не друзья, что поддерживали...

А потом мы едем на кладбище...

И этот животный ужас я не смогу забыть никогда. Эти крики, которые просто разрывали барабанные перепонки, этот нечеловеческий вой... Но когда комья земли застучали о деревянную крышку... когда накрыло пониманием, что там, внизу, лежит человек...

Глава 43.

Давид.

Поднявший среди ночи звонок вбивает из колеи. У друга шок. Без капли сомнений говорю, что едем вместе. Принимаю холодный душ, чтобы проснуться, собираю вещи. Саша спит у себя в комнате, свернувшись калачиком. Теплая, уютная. С минуту смотрю в безмятежное лицо, а потом иду на кухню.

Игорю нужно время, чтобы начать думать и собираться, поэтому пока не тороплюсь. Готовлю своей девочке любимый напиток: оставлю возле кровати. Хочу порадовать, учитывая, что уедем мы не на один день. Захожу по пути в кабинет за листком и ручкой. С Сашиной особенностью не смотреть в телефон предупредить в сообщении будет проблематично.

Стараясь не шуметь, прохожу в спальню. Но моя Саша не была бы собой, если бы все пошло по плану. Сначала она просыпается и забавно так тянет носиком. А потом, выслушав про отъезд и причину, молча встает и вытаскивает вещи. Первая мысль — боится оставаться одна и попросит отвезти к Егору. Вторая — мелькает на задворках сознания — вообще хочет уехать. Я не выспался, естественно, переживаю за друга, но больше всего боюсь оставить свою девочку.

— Я, наверное, сейчас не очень понял, Саш?

— Я еду с тобой.

И всё, ей не нужны никакие аргументы, чтобы остаться, ей не нужны объяснения. Она решила. Потому что хочет быть рядом. Так бывает тоже, когда не ты, а тебя хотят поддержать? Я давно понял — с этой девочкой не нужно «держать лицо», играть в крутого парня. Она просто любит, просто за то, что ты есть. Она готова ехать в неизвестность, потому что ты туда едешь.

Никакие слова благодарности не смогут выразить мои чувства. Просто держать за руку, ощущать тепло, вдыхать аромат волос. Знать, что она рядом.

Друг не в себе. Даем ему успокоительное, и он засыпает. Зная всю ситуацию с семьей Игорька, внутренне нервничаю. Саша пытается отвлекать разговорами, но этого мало, чтобы начало отпускать. Не могу объяснить, почему напряжение внутри так зашкаливает. Как сжатая пружина — еще немного и рванет. К счастью, впереди заправка. Можно остановиться и выйти. Говорю девочке, что хочу размять ноги, а сам думаю, что просто жизненно необходимо прижать ее к себе.

Несколько минут стоим, пружину отпускает. Мысли, что неправильно тащить малышку на похороны, грызут мозг. Но я эгоистично еду вперед. С ней.

К концу дороги устаю безумно. Организм берет свое, и следующие часы осознаю лишь урывками. Память настойчиво фиксирует только моменты, связанные с моей девочкой. Ее смущение, моя футболка на ее теле, сердце, бьющееся в такт с моим.

Нормальное восприятие окружающего мира возвращается вместе с истерикой Игоря. Истина, до которой я сам дошел у реанимации, пришла к другу с опозданием. Не успеть сказать главного вовремя страшное наказание. Родители — наша защита перед вечностью. Остаться без них, значит, остаться один на один с ней. Кто сказал, что мужчина не плачет? Внешне да, то внутри нас рвет на куски.

С прилетевшим Андрюхой ездим по всем необходимым инстанциям, заказываем, договариваемся, с кем—то встречаемся. В один из вечеров Саша сказала, что у нее перед глазами лента людей. Так и есть. Устаешь запоминать имена и лица.

В эти дни практически не разговариваем. Видимся урывками. Но нежного слова, улыбки, прикосновения хватает, чтобы зарядиться для следующего дня. На самом деле Сашино присутствие всем помогает не раскиснуть. Просто чтобы не показаться ей слабыми приходится держаться. Отца Игоря знали и любили все мы. Золотой был мужик. Из тех, кто всегда протянет руку, прикроет тыл.

В утро похорон просыпаюсь с предчувствием грядущего п*здеца. По спине ползет струйка липкого пота. Не могу идентифицировать причину. Но чем дальше, тем больше накатывает. Списываю все на волнение и Сашины переживания. Она хоть и молчит, но стиснутые зубы и кулаки говорят за себя. Она вообще умеет очень выразительно молчать. Посмотришь и становится ясно. Словно мысли прочитал.

Накануне с Тимуром решаем, что девочке видеть особо не стоит ничего. На таких мероприятиях она не бывала. Опять же сточки зрения моральных и этических норм это может быть неправильно. Но сейчас мне хочется плевать на все эти нормы. Кто и где определил правильность? Поэтому в храме встаем у самой двери. Парни поддерживают Игоря. И не зря. Учитывая, сколько выпито им было накануне, и сколько ночей он выл в кабинете, обморок просто следствие.

Краем уха слышу осуждение в разговоре двух мужиков. Хочется повернуться и сказать, что сейчас это не мужчина, пришедший проститься. Сейчас это сын, который провожает отца в последний путь. От выражения эмоций останавливает прижатая к груди и тихо плачущая девочка.

Ну а на кладбище начинается тот самый п*здец. Я оставляю Сашу одну на несколько мгновений. Подхожу проститься. Подойдя к ней снова вижу широко распахнутые глаза со стеклянным взглядом. Губы дрожат, она не моргая смотрит на могилу. Легонько трясу за плечики, но Саша не реагирует. Внутренний голос просто орет.

Когда гроб начинают опускать в землю и закидывать землей, моя девочка вдруг срывается вперед с криком «Перестаньте, он же задохнется» и начинает оседать на землю. Успеваю подхватить, прижимаю к себе. Тимур бежит, чтобы поближе подогнать машину. Устраиваем девочку в салоне, приводим в чувство. Руки ледяные. Она смотрит в одну точку.

— Шок. Вези домой и вызывай скорую. Хер знает, где здесь клиники нормальные есть.

Срываюсь с места. Всю дорогу Саша не шелохнулась. У дома протягиваю руки, чтобы вытащить из машины. Она выходит сама. Сил хватает дойти только до ступеней, видимо. Садится на нижнюю и продолжает гипнотизировать что—то, что видит только она.

— Саш… — зову. Ноль реакции.

Достаю телефон, набираю номер вызова. Когда уже в трубке вместо гудков слышу ответ, Саша вдруг произносит:

— Их двое было.