Счастливые девочки не умирают - Джессика Кнолл

Когда я пришла в себя, мне показалось, будто я вернулась в прошлое. Почему-то я решила, что попала в больницу с отравлением после косяка, выкуренного на крыше у Леи. Ну, сейчас мне влетит, подумала я.

Прежде чем открыть глаза, я ощупала себя. К моему облегчению, кто-то завязал на мне халат и заботливо подоткнул одеяло.

В комнате было пусто, темно и тихо. Вечер. Я решила, что хочу поужинать в «Бертуччи». Их фокачча и сырные палочки будут как нельзя кстати.

Я приподнялась на локтях, от чего плечевые мышцы мелко задрожали. Раньше я даже не задумывалась, какую огромную невидимую работу они делают каждый день. Губы слиплись, да так, что пришлось потереть их ладонью, чтоб приоткрыть.

Дверь распахнулась, и вошла мама. Увидев меня, она ахнула и слегка отпрянула. В руках она несла стаканчик с кофе и черствый рогалик. Мне страшно захотелось того и другого, хотя я терпеть не могла кофе.

— Ты очнулась, — наконец сказала мама.

— Который час? — спросила я осипшим, насморочным голосом и сглотнула слюну — убедиться, что горло не болит.

Мама тряхнула запястьем и глянула на свой поддельный «Ролекс».

— Половина седьмого.

— Давай поужинаем в «Бертуччи», — предложила я.

— Заинька, — прошептала мама и собралась присесть на край моей койки, но, вспомнив про запрет, тут же подскочила. — Сейчас половина седьмого утра.

Я снова выглянула в окно: действительно, свет прибывал, а не наоборот.

— Утра? — переспросила я. Меня повело, и я снова разнюнилась, обозлившись, что ни черта не понимаю. — Почему я сплю в больнице?

— Доктор Левитт дала тебе таблетку, помнишь? — ответила мама. — Чтобы ты расслабилась.

Прикрыв глаза, я попыталась вспомнить, что произошло.

— Не помню, — всхлипнула я, прикрыла лицо руками и тихо заплакала, сама не зная отчего.

— Ну всё, всё, Тифани, — зашептала мама и, наверное, потянулась ко мне рукой, однако, вспомнив про запрет на прикосновения, обреченно вздохнула: — Я схожу за врачом.

Когда ее шаги стихли, я вспомнила про бледные лодыжки Бена, исчезающие в дыму.

Мама вернулась с какой-то другой женщиной в новеньких белых кедах и потертых джинсах, из-под отворотов которых выглядывали узкие щиколотки. Гладкие серебристые волосы были острижены до мочек ушей. Она была похожа на садовода-любителя, которая на досуге окучивает грядки с помидорами на своем огородике, нахлобучив соломенную шляпу, а поработав, пьет домашний лимонад на веранде.

— Тифани, — сказала женщина в джинсах, — я доктор Перкинс. Зови меня Анита.

— Ладно, — ответила я, прижав ладони к мокрым от слез и кожного жира щекам.

— Принести тебе что-нибудь?

— Я бы хотела умыться и почистить зубы, — всхлипнула я.

Анита кивнула с таким серьезным видом, будто понимала огромную важность моей просьбы.

— Сейчас я этим займусь.

Через пять минут она принесла мне небольшую зубную щетку, детскую зубную пасту с фруктовым вкусом и брусочек крем-мыла. Затем помогла мне встать. Я не возражала: Анита, похоже, была не из тех, кто по любому поводу впадает в истерику и ждет утешения от окружающих.

Я включила воду, чтобы не слышать, как мама и Анита разговаривают обо мне. Сходила в туалет, вымыла лицо. Почистив зубы, я сплюнула вспененную пасту, и она тягучей лентой повисла над раковиной, не желая обрываться. Пришлось оборвать ее пальцами.

Когда я вернулась в палату, Анита поинтересовалась, не хочу ли я поесть. Еще бы! Я спросила маму, куда подевался кофе с рогаликом. Папа съел, ответила она. Я хмуро взглянула на нее и залезла обратно под одеяло.

— Заинька, я тебе что хочешь принесу! В столовой есть рогалики, апельсиновый сок, фрукты, яйца и хлопья.

— Принеси рогалик, — попросила я. — С плавленым сыром. И апельсиновый сок.

— Насчет плавленого сыра не уверена, — сказала мама. — Но масло должно найтись.

— Если есть рогалики, значит, есть и плавленый сыр, — огрызнулась я.

При иных обстоятельствах мама обозвала бы меня неблагодарной стервой, но перед Анитой постеснялась. Она притворно улыбнулась и повернулась ко мне затылком с примятыми после ночи, проведенной в жестком больничном кресле, волосами.

— Можно я здесь присяду? — спросила Анита, указав на стул возле койки.

— Конечно, — сказала я, безразлично пожав плечами.

Анита хотела усесться, подобрав ноги под себя, но сиденье было крошечным и неудобным. Она села прямо, непринужденно закинув ногу за ногу, и обхватила руками колено. Ее ногти были покрыты бледно-лиловым лаком.

— За последние сутки тебе выпало слишком много всего, — сказала Анита, что было правдой лишь наполовину. Двадцать четыре часа назад я нехотя вылезала из кровати. Двадцать четыре часа назад я была обычным дерзким подростком, который не хочет идти в школу. А восемнадцать часов назад я увидела осклизлое содержимое черепа, а еще — лицо с оборванными губами и содранной кожей.

Я кивнула, хотя ее предположение оказалось неверным.

— Хочешь поговорим об этом?

Мне импонировало, что Анита сидит рядом, а не напротив, и не впивается в меня взглядом, как патологоанатом в наформалиненный труп. Спустя годы я узнала, что это психологический трюк, с помощью которого можно расположить к себе собеседника. «Если вы хотите серьезно поговорить с парнем (ненавижу это словечко!), начните разговор, когда ведете машину. Он охотней прислушается к вашим словам, если будет сидеть рядом», — советовала я в одной из статеек для «Женского».

— Артур умер? — спросила я.

— Да, Артур мертв, — будничным тоном ответила Анита.

Мне было дико слышать эти слова от человека, который никогда не знал Артура и до недавнего времени даже не догадывался о его существовании.

— А еще кто? — осмелилась спросить я.

— Энсили, Оливия, Теодор, Лиам и Пейтон. — Вот как, значит, Тедди звали Теодором. — Ах да, и Бен, — прибавила Анита.

Больше она никого не назвала. Я выждала немного и спросила:

— А Дин?

— Дин выжил, — ответила Анита. У меня отвисла челюсть. Я была уверена, что он мертв. — Хотя серьезно ранен. Скорее всего, он больше не сможет ходить.

— Не сможет ходить? — переспросила я, прикрыв рот краешком одеяла.

— Пуля вошла в пах и задела позвоночник. Дина лечат лучшие врачи, — сказала Анита. — Ему повезло, что он остался в живых.

Я непроизвольно сглотнула слюну и одновременно с этим икнула. В груди заныло.

— А что стало с Беном?

— Застрелился, — ответила Анита. — Они с Артуром изначально планировали застрелить друг друга. Так что тебе не стоит себя винить.

Мне не хотелось признаваться ей, что я вовсе себя не виню. Я вообще ничего не чувствую.

В дверях возникла мама с пухлым рогаликом в одной руке и пачкой апельсинового сока в другой.

— Я нашла плавленый сыр!

Мама разрезала рогалик и намазала его сыром, не очень густо, но мне так хотелось есть, что я не стала ворчать. Просто удивительно, до чего есть хотелось. Не так, как в обеденный перерыв, когда после завтрака прошла всего пара часов, а на уроке истории живот вдруг начинает громко урчать. Из желудка голод как будто распространился по всему телу. Собственно, в желудке ничего не болело, однако руки и ноги ослабели донельзя; тело это чувствует, и челюсти работают в ускоренном темпе.

Сок я выпила одним махом. С каждым глотком жажда усиливалась, и напоследок я смяла картонную пачку, чтоб высосать всё до последней капли.

Мама предложила принести что-нибудь еще, но перекус помог мне восстановить силы и встать лицом к лицу с реальностью. Незримой волной нахлынула реальность происшедшего. Она настигала меня, куда бы я ни повернулась, куда бы ни пошла, окатывая отчаянием всё вокруг.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась Анита к маме, подняв на нее просящий взгляд, — я могу поговорить с Тифани наедине?

Мама распрямила плечи и приосанилась.

— Если Тифани этого хочет…

Именно этого мне и хотелось. Благодаря поддержке Аниты я почувствовала в себе достаточно сил, чтобы настоять на своем.

— Выйди, пожалуйста, мам, — попросила я как можно более мягко, чтобы мама не обиделась.

Не знаю, что она ожидала услышать, но мой ответ, похоже, ее огорошил. Она собрала использованные салфетки и пустую пачку сока и сухо сказала:

— Тогда ладно. Если вдруг понадоблюсь, я буду в коридоре.

— Не могли бы вы прикрыть за собой дверь, пожалуйста? — попросила вдогонку Анита, и маме пришлось повозиться с ограничителем, из-за которого дверь никак не хотела закрываться. Бедная мама, подумала я. Наконец дверь сдвинулась с места, и в сужающемся просвете я увидела маму, стоящую в коридоре. Не зная, что я смотрю на нее, она запрокинула голову кверху, изо всех сил обхватила руками свое тощее тело и стала раскачиваться из стороны в сторону, скривив рот в немом крике. «Обними же ее, черт побери!» — чуть не заорала я отцу.