Счастливые девочки не умирают - Джессика Кнолл

Я набрала комбинацию «звездочка»-67. После секундной паузы в трубке послышались вкрадчивые гудки, пронзительным звонком оглашавшие дом Ларсонов за несколько миль от меня.

— Дом Ларсонов, — загрохотал в трубке чей-то голос.

— Здравствуйте. — Я вскочила на ноги и сделала шаг. Короткий телефонный провод натянулся, и телефонный аппарат рухнул на пол, а вместе с ним и трубка, которую я некрепко держала в руке.

— Черт! — прошипела я, наклоняясь за упавшим телефоном.

— Алло? — Голос в трубке требовал ответа. — Алло!

— Здравствуйте, — повторила я, справившись наконец с телефоном. — Извините, пожалуйста, можно поговорить с мистером Ларсоном?

— Я слушаю.

— Извините. С Эндрю Ларсоном.

— Это я. С кем я говорю?

Я собралась завершить вызов. Все было бы куда проще. Но мышечная память взяла свое, и пальцы сами вцепились в трубку.

— Это Ани Фанелли. Я хотела бы поговорить с вашим сыном. Я его бывшая студентка, — добавила я, чтобы не казаться бестактной.

Мистер Ларсон угрюмо засопел в трубку. Затем облегченно сказал:

— Господи, девочка, я уж подумал, это телефонные хулиганы. — В трубке раздался трескучий смех. — Одну минутку.

Он положил трубку на стол. До меня доносились приглушенные голоса. Потянулись тягостные секунды ожидания.

— Тифани? — спросила трубка голосом Эндрю Ларсона-младшего.

Я перестала притворяться и разом забыла про все надуманные поводы. Просто сказала правду: сегодня был тяжелый день и мне очень одиноко.

Эндрю приехал один, без Уитни. Услышав об этом, я затаила дыхание, надеясь, что он предложит пропустить по стаканчику вместо того, чтоб сидеть в «Мире пиццы», но он сказал:

— «Мир пиццы»? Сто лет там не был. Через сорок минут?

Трубка, укоризненно щелкнув, вернулась на место. Пицца. Да еще в светлое время суток, когда солнце насмешливо поглядывало на меня с небосвода, как будто я задумала что-то непристойное. Разочарование боролось во мне с чувством облегчения. И то и другое придавало мне решимости.

Я смыла телевизионный макияж, как только вошла в номер, избегая смотреть на подчеркнутые резким светом складки вокруг рта и глаз, в которых собрался тональный крем. Мне двадцать восемь лет, и благодаря гладкой оливковой коже меня до сих пор принимают за выпускницу, однако рано или поздно этому придет конец. На моих глазах время разрушает людей, как быстрорастущая опухоль. Никакие антиоксиданты мира не в силах отсрочить этот процесс.

Я принялась за дело: увлажняющее средство, средство для маскирования недостатков кожи, румяна, тушь для ресниц, маркер для губ. Люка изумляет вес моей косметички.

— Ты действительно всем этим пользуешься? — спросил он однажды, отвесив мне комплимент, сам того не осознавая. Потому что — да, я всем этим пользуюсь.

Без десяти минут семь я забралась в Люков джип. Четырнадцать минут — столько заняла дорога в Брин-Мор, каких-то шесть с половиной километров. Я тащилась по трассе не только для того, чтобы опоздать с точностью до минуты. Я по-настоящему испугалась, что зашла слишком далеко и что теперь мироздание обязательно вмешается и направит мне в лоб вон тот хмурый внедорожник. Меня швырнет в средний ряд, грудина расколется о рулевое колесо, и один из обломков пронзит сердце или легкие, доказывая полную несостоятельность утверждения, будто бы я осталась в живых, потому что меня ожидали великие дела. Утверждения, которым я утешаюсь, когда впадаю в депрессию, когда перед глазами у меня стоит Энсили с раскроенным черепом и день длится бесконечно.

Я не знала, на какой машине приехал Эндрю, иначе стала бы высматривать ее на переполненной парковочной площадке. От водки, выпитой на пустой желудок, я расхрабрилась, но беспокойство взяло верх. В зале шумели стайки долговязых подростков, подобно Нелл расставивших в проходе свои беспокойные длинные ноги, не умещавшиеся под столиками. Эндрю нигде не было видно. Я отошла в угол и принялась ждать, не зная, куда девать руки, — скрестить на груди или придерживать себя за локоть? — потом дверь распахнулась, и с волной свежего вечернего воздуха вошел Эндрю. На нем был тонкий свитер и дорогие, хорошо сидящие джинсы, наверняка подобранные умопомрачительно худой консультанткой.

Я помахала ему, и он направился ко мне.

— Яблоку негде упасть, — оглядевшись, сказал он. Я кивнула, втайне надеясь, что он предложит пойти в другое место, но он продолжил: — Давай станем в очередь.

Когда я училась в школе, в моде была пицца с оригинальными начинками: с макаронами и сыром, со спагетти болоньезе, пицца «чизбургер с беконом»… У меня голова шла кругом от такого разнообразия. Одни углеводы поверх других — вот что я думаю об этом сегодня. Неудивительно, что я была такая жируха.

Я поделилась своими размышлениями с Эндрю.

— Ничего подобного, ты никогда не была жирной, — рассмеялся он и похлопал себя по плотному животу. — В отличие от меня.

Эндрю сказал правду. Четырнадцать лет назад в нем действительно была какая-то округлость, характерная для первокурсника. Сейчас сложно поверить, что ему было всего двадцать четыре, когда он успокаивал меня после кошмара, а я умоляла его не уходить. Он невыразимо погрустнел, когда согласился остаться, — от жалости, как я долгое время считала. На самом деле он, возможно, мысленно сожалел о разнице в возрасте между нами, и будь я лет на пять старше, кто знает, чем бы все закончилось…

За стеклянной перегородкой жирно поблескивали пироги, в одной начинке которых было больше калорий, чем в моем ежедневном рационе. В желудке у меня заурчало.

Я заказала кусок «Маргариты». Беспроигрышный вариант, решила я, и в зубах ничего не застрянет. Эндрю заказал пиццу со средиземноморским салатом.

Свободных столиков не было, только места у общей стойки, и я не собиралась проводить единственный выпавший на мою долю час с Эндрю в непрошеной компании костлявых юнцов, прикрывающих колени бумажными салфетками на случай непредвиденной эрекции.

— Давай посидим на улице? — предложила я.

Перед входом стояло две скамьи, но они были заняты, и мы, обогнув ресторан, сели прямо на посыпанную гравием обочину, осторожно поставив бумажные тарелки на колени.

— О боже, — промычала я, откусив кусочек пиццы.

— Вкусней, чем в Нью-Йорке? — удивился Эндрю.

— Просто объедение. — Я вскинула безымянный палец. — Я на предсвадебной диете.

Эндрю понимающе закивал.

— Уитни тоже этим страдала. В свое время.

Крупный артишок скатился с его тарелки и плюхнулся на землю. Я невольно подумала о разбитом черепе Энсили, и мне пришлось опустить тарелку на колени. Томатный соус загустел и напоминал кровь. Порой я не могу спокойно смотреть на кетчуп, на продукты красного цвета или сырое мясо, потому что у меня из головы не идет Пейтон, и я как будто снова вижу перед собой его изуродованное лицо. Прижав ко рту салфетку, я с усилием проглотила то, что пережевывала.

— Тяжелый день, говоришь?

Эндрю сидел рядом, однако не настолько близко, чтобы наши колени или бедра соприкоснулись. На его лице сквозь летний загар проступала однодневная золотистая щетина. В Эндрю можно было влюбиться с первого же взгляда.

— Не потому, что мне пришлось рассказывать обо всем, — пояснила я. — Это меня не тревожит. Меня тревожит, поверят ли мне. — Я оперлась на расставленные за спиной руки (в Нью-Йорке я бы ни за что так не сделала) и продолжала: — Когда мы все отсняли, я посмотрела на остальных и подумала, интересно, они правда мне верят или только делают вид? Что мне сделать, чтобы люди поверили моим словам? Я на все готова.

Я глубоко вздохнула, чувствуя, как во мне, словно кончик прикуренной сигареты, вспыхнуло издавна знакомое отчаяние, из-за которого я способна осуществить то, на что не хочу быть способной. Если бы не строжайший самоконтроль, я бы одним неосторожным движением могла ранить слишком глубоко Люка и навсегда отрезать себя от той жизни, которую так тщательно выстраивала. Но, стоя рядом с Эндрю, едва доставая ему до плеч, я думаю о том, как такому большому человеку, наверное, сложно себя контролировать, и о том, что ради него я бы пожертвовала принадлежностью к клану богатых и знаменитых.

— Ты уже делаешь все, что нужно, — ответил Эндрю. — Ты рассказываешь свою версию событий. Если тебе и после этого не поверят… Что ж, ты сделала все, что в твоих силах.

Я вежливо кивнула, хотя его ответ меня не убедил.

— Знаешь, кто меня бесит больше всего?

Эндрю отхватил кусок от своей пиццы, и по его запястью заструился маслянистый ручеек. Эндрю, слегка коснувшись зубами кожи, успел слизнуть его прежде, чем масло запачкает манжеты. След от зубов на запястье сперва побелел, затем пропал вовсе.

— Защитники Дина, вот кто, — продолжала я. — Кажется, я их ненавижу больше, чем его самого. Особенно женщин. Ты себе не представляешь, каким дерьмом они меня поливают. До сих пор. «Господь знает про все, что ты наделала, и ты ответишь перед ним в загробной жизни», — протянула я тоном старой церковной крысы с тремя подбородками и небритыми ногами. — Гребаные святоши!