OFF-LINE интервью с Борисом Стругацким - Борис Стругацкий

И почему настояли Вам сделать их именно немцами?

Максим <[email protected]> Москва, Россия - 10/31/03 06:42:32 MSK

Вот это – совершенная случайность. Главред Детгиза распорядился сделать их кем угодно, только не русскими, и мы – почему-то – выбрали немцев и вообще придали всему роману некий немецкий акцент – «панцервагены», «думмкопф» и пр.

Да, и еще в догонку – Комов – Горбовский – антиподы или конфликт отцов и детей?

Максим <[email protected]> Москва, Россия - 10/31/03 06:42:55 MSK

Где же Вы там увидели конфликт? Просто разные люди, разные характеры, разные взгляды на мир... Но и антиподами я бы их никак не назвал.

Здравствуйте, Борис Натанович! В сентябрьском офф-лайн-интервью Вы написали: «Я _и сейчас_ не могу представить себе мира более уютного, чистого, удобного и интересного, чем Мир Полудня. И я не знаю ни одного человека, который мог бы это представить». Наверное, мне не стОит формулировать свой (новый) вопрос по поводу Мира Полдня. Я просто сделаю некоторые _утверждения_, с которыми вам предстоит либо согласиться, либо не согласиться. Итак. Если говорить о «сухом остатке», то Мир Полдня сводится всего лишь к трем моментам: 1. Ко всем детям применена т.н. высокая теория воспитания. Причем, дети отделены от повседневного общения с родителями, и обучаются в закрытых школах. 2. В Мировом совете представлены, главным образом, врачи и учителя. Все другие профессии имеют в совете более чем скромные представительства. 3. Каждый может заняться тем делом, которое его интересует + неограниченные возможности переквалификации, если его внезапно заинтересует что-то другое. (Собственно, есть еще и 4-й момент – Комкон-I, прогрессорство. Но остановимся пока на внутренней политике Мира Полдня.) Осмелюсь утверждать, что ни одно из этих 3-х положений не может быть приемлемым. 1-й ПУНКТ наиболее интересен. Обратимся к главе «Злоумышленники», описывающей детство Поля, Комова, Сидорова и Костылина. IMHO, грех относиться к литературному сочинению, как к историческому документу, – т.к. в литературных сюжетах часто сочетается то, что никак не сочетается в жизни. Но в данном случае все сходится. В самом начале читаем: «История 18-й началась еще тогда, когда их было всего трое и у них не было еще ни отдельной комнаты, ни своего учителя». Далее: «Атос казался Комову человеком надменным и пустоголовым, но первая же серьезная беседа с ним показала, что он несомненно по своим качествам превосходит некоего Вальтера Сарояна, находившегося тогда с тройкой в полуприятельских отношениях и занимавшего четвертую койку в только что выделенной 18-й комнате». И: «Через неделю, не вынеся угроз и насилия, из 18-й с разрешения учителя бежал Вальтер Сароян, и на его месте водворился Атос». Во-первых, из приведенных цитат следует, что ученики Аньюдинской школы (а равно и всех других школ) не имеют своего собственного, личного, изолированного угла, в котором они могли бы побыть одни, – столько, сколько захотели бы. Не хочу навешивать на эту картинку никаких ярлыков («золотая казарма!»), отмечу лишь, что описанная ситуация оказывается стрессовой для всех – и для детей, склонных к лидерству, и для детей, к лидерству не склонных. Воля к власти у детей, изначально склонных к лидерству, в такой обстановке должна возрастать – власть над кем-то начинает восприниматься как единственный способ одиночества. А что случается с детьми, не склонными к лидерству, уже ясно без комментариев. «Бедный Вальтер» – это сказано в тексте. Во-вторых, взрослые – учителя – этому насилию явно не противятся. Как бы ни относились к Вальтеру Сарояну другие ученики, Тенин-то мог продолжать оказывать уважение Вальтеру, отличать, хвалить перед другими его работы и др. Однако он позволил Вальтеру просто «бежать». Либо Тенин плохой учитель (а там, где один учитель плох, там могут быть плохи и другие учителя – сама система подготовки педагога неэффективна), либо же возможности самой теории воспитания ограничены: Кстати, последнее опять-таки подтверждается цитатой: «На столе у Лина всегда бедлам, и тут ничего не поделать. Это именно тот случай, когда _бессильны_ и выдумки учителя, и весь мощный аппарат детской психологии». Следовательно, при столь низком качестве педагогической работы – какими бы причинами она ни объяснялась – Мир Полдня не стоит того, чтобы как-то ориентироваться на него. Наконец, учитель Тенин – это просто-напросто предатель. Мало того, что он отказался от Вальтера: он еще и сдал Вальтера оставшимся ученикам, когда они собрались удрать. Бывшего ученика – теперешним. Если бы он (Тенин) был несимпатичным персонажем, каких у АБС немало, все было бы понятно. Он и сам прекрасно сознавал, что затеял. «Учитель колебался. То, что он собирался сделать, было, в общем, дурно. Вмешивать мальчишек в такое дело – значит, многим рисковать. Они слишком горячи и могут все испортить. И учитель Шайн будет вправе сказать что-то малоприятное в адрес учителя Тенина». Тем не менее, Тенин героизирован. Хотя, он всего-то не позволил своей четверке удрать от себя в Аньюдин, дальше которого их все равно «не пустили бы». (Но вот в ОЗ Носов говорит: «...я не знаю ни одного учителя, который предал бы своих учеников».) Возражения по поводу 2-го ПУНКТА достаточно элементарны. Если 60%-е, или даже 80%-е (?) преобладание педагогов в Мировом совете узаконено, оформлено каким-нибудь законодательным актом, то получается, что вместе с не-педагогической деятельностью человек выбирает и меньшие политические права. Свободный выбор профессии в этом случае отменяет другую свободу – вернее, право – быть избранным. Даже если бы значительная часть этих педагогов-законодателей не была такими же аморальными, или просто проф. непригодными, как Тенин, все равно возник бы вопрос, явно риторический: оправдано ли назначение педагога «первым гражданином»? (Если же численное преобладание учителей в политике – простая случайность, этот 2-й пункт перестает быть отличительной чертой утопии. И, следовательно, исключается из рассмотрения.) Можно возразить, что я рассуждаю об оболочке Мира Полдня, населенной обыкновенными людьми, и поэтому воображаю себе всякие социальные ужасы, – тогда как авторы подразумевали людей воспитанных. Но, если мы сразу же узнаём и, более того, нередко принимаем этих людей, разве это не свидетельствует о том, что люди именно обыкновенны? Или – что они воспитаны не настолько, чтобы заметно отличаться от нас? Конечно, если бы они отличались сильно, то и сам Мир Полдня был бы совсем другим – не таким, как в «Полдне...», – и весь предмет разговора тоже был бы иным: если мы вообще смогли бы испытывать к нему интерес. И теперь 3-й ПУНКТ. По-настоящему неограниченная свобода переквалификации и последующей практики возможна лишь в том случае, если людей мало интересует, в каком объеме востребован их интеллектуальный труд – во главу угла они ставят обычное любопытство. Какое-либо согласование между спросом и потреблением информации, услуг, предметов материальной культуры (плановое ли, рыночное ли согласование) в этом случае отменяется. Другими словами, вся деятельность человека должна стать не только внеэкономической, но даже и внесоциальной – каждый занимается тем, что интересно лично ему. Что, кстати, и происходит: Рудак закладывает в КРИ заведомо бессмысленную программу, отчего 2 года работы этой машины (!) пропадает впустую, а хулиганы с фермы Волга-Единорог запускают в партию коров, предназначенных на убой, «чудовищную скотину, по виду, и, главное, по вкусу похожую на тихоокеанского краба». Это даже не безответственность, в которой их можно было бы упрекнуть; это изначальная близорукость. И лично меня нисколько не удивляет растерянный, одинокий Горбовский, который в «Беспокойстве» говорит Турнену: «Разве вы не видите, что они все стали как дети? Разве вам не хочется возвести ограду вдоль пропасти, возле которой они играют? Вот здесь, например, – он ткнул пальцем вниз. – Вот вы давеча хватались за сердце, когда я сидел на краю, вам было нехорошо, а я вижу, как двадцать миллиардов сидят, спустив ноги в пропасть, толкаются, острит и швыряют камешки, и каждый норовит швырнуть потяжелее, а в пропасти туман, и неизвестно, кого они разбудят там, в тумане, а им всем на это наплевать, они испытывают приятство от того, что у них напрягается мускулюс глютеус». И Турнен – еще более примечательно: «У вас какой-то обостренный интерес к последствиям, Горбовский. У большинства людей этого нет. Большинство считает, что это не важно. (!! – отмечено мной). Они даже могут предвидеть последствия, но это не проникает им в кровь, действуют они все равно, исходя не из последствий, а из каких-то совсем других соображений. (!!!!)» Странность Мира Полдня заключается в том, что дети и взрослые в нем словно бы поменялись местами. Воспитуемые дети в своем положении подобны если не зэкам, то кадетам (хотя клетка у них и чистая, и довольно просторная), в то время как взрослые, напротив, свободны до беззакония, безнаказанности, абсолютной анархии. Возникает вопрос (на который легко ответить самостоятельно): насколько такие взрослые, недавно «вышедшие на свободу», лояльны своему миру? Не какому-то определенному социальному устройству, а – любому цивилизованному миру? А если некоторые из детей еще и обижены «учителями» вроде Тенина? ВЫВОД: С учетом всего вышеизложенного представляется, что авторы сами вынесли приговор миру, контуры которого они только-только наметили. Наметили, но не дорисовали. Почему же им все-таки хотелось в нем жить? Быть может, их манило недорисованное? Собственно, мой вопрос сводится именно к этому, а не к каким-либо аспектам Мира Полдня. Но в общем-то ясно, что Мир Полдня с его недостатками – узнаваемыми недостатками – лучше, чем некоторые реальности ХХ века. Никаких мировых войн и вообще массовых боен в МП, во всяком случае, не было: Однако и в другом умозрительном мире, в ХВВ, с его не менее узнаваемыми недостатками, тоже ничего такого не было. Может ли мир, выдуманный одним человеком (или несколькими людьми) быть гуманным? Imho нет, в принципе нет – просто потому, что нельзя предусмотреть всего, что нужно живому обитателю. Быть может, именно этим и объясняется то, что выдумывание «уютных миров» – далеко не массовое увлечение? И, может быть, отсутствие современных (не из 19-го, 18-го века, или даже из античности) конкурентов у Мира Полдня частично объясняется этим? Разумеется, кому-то просто недостает воображения. Или осознания полезности (как ни странно) этого занятия. Выдумывать миры можно, даже невзирая на их негуманность – чтобы определить тот критический масштаб, в котором те или иные интересные, позитивные идеи становятся негуманными. И масштаб этот может меняться в зависимости от конкретной идеи.