Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I - Юрий Александрович Лебедев

ни в одной своей анкете и автобиографии, хотя даже об аресте двоюродной сестры жены сообщает в автобиографии 1939 г. Правда, неизвестно, знал ли он об этом, т. е. решились ли родственники написать в Москву об аресте мужа сестры жены его брата. А ещё важнее в этой ситуации – председателя колхоза, у которого заместителем был отец Жоржа!

А официальные должности у Абрама в 1938 г. были такие:

«Член правления колхоза, Член Пленума Смидовического райисполкома».[499]

Если, по мнению «органов», Форер был вредителем и развалил колхоз, то как они должны были относиться к его заместителю, на глазах которого протекала эта вредительская деятельность? К ответу на этот вопрос мы ещё вернёмся при обсуждении возможной связи событий «пушкинского юбилея 1937 года» с судьбой семейства Ковалей. М. Ерёмина считает, что знал:

«Жорж, по-моему, был заложником ситуации, т. е. он пошёл на всё это ради семьи, потому что был в курсе того, что происходило с ближайшими родственниками. Ковали все остались целы…»[500].

В какой-то ветви альтерверса знал, в какой-то нет, но во всём пучке волокон своей судьбы в «нашем мире» он наверняка узнал об этом летом 1940 г., когда был в деревне в отпуске, проходя разведподготовку во Владивостоке. Сообщил ли он об этом своему тогдашнему руководству, разумеется, неизвестно. Но то, что он знал об этом, отправляясь на работу в Америку, несомненно…

После ареста И. Форера его жена осталась с тремя детьми, причем младшему было меньше двух месяцев…

«Одного звали Маэлс (Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин) – вот имячко! – второго Револьт (мировая революция), а третий вообще…! Просто Владик. Именно Владик! В честь Ленина, конечно ☺…».[501]

Чуть-чуть подвела память Геннадия. Третьего «по метрике» звали Владлен (сокращение от Владимир Ленин).[502] Но, конечно, для его деревенских знакомых он был просто Владиком.

Несмотря на атмосферу всеобщего страха, Нина продолжала бороться за освобождение мужа. Вот некоторые подробности, рассказанные Л. С. Соловьёвой:

«Л. С. И уровень страха был такой, что, когда Нина, после ареста мужа, вернулась из Биробиджана в деревню, с ней боялись общаться все. Включая ее родную сестру. Единственный, кто ее в деревне поддержал, был дедушка Абрам».[503]

Это же подтверждает и М. Ерёмина, внучка И. Форера:

«Теперь о бабушке. Её доблестные качества в тот период привели к тому, что даже родная сестра (Мария – мать Гены) боялась с ней общаться во времена травли. Только дед Абрам, отец Жоржа, не обращал внимания на все эти безобразия, и разговаривал с ней».[504]

Но, конечно же, Абрам не был «единственным» порядочным человеком в колхозе. В письме «Прокурору Союза ССР» от 12.VII.1939 г. Нина Шейнфельд перечисляет 12 человек (из них 7 колхозников, включая Абрама), которые могут дать положительные «отзывы о работе» И. Форера.[505] Выражение «дать отзывы о работе» в этом контексте означает, что А. Коваль (и ещё 11 человек!) согласны официально свидетельствовать в пользу осужденного «по политическому делу». Степень мужественности такого поступка в то время нам осознать трудно…

Продолжу воспоминания Людмилы Славовны и Галины Шаевны Соловьёвых:

«Л. С. Кстати, тётя Гита вспоминает, что дедушка Шая в те годы порой ложился спать и ружьё у двери ставил – на случай, если за ним придут…

Г. Ш. С. Да, даже я помню отрывочно ночи страшные, когда по всей деревне метались, вылавливали, искали…

Ю. Л. Да… И мне, и вам представить себе все эти вещи просто невозможно… Сегодня невозможно почувствовать уровня того разобщающего страха, который тогда был. Но мы-то хоть понимаем, что это было и что-то помним… А вот наши внуки вообще не смогут понять, о чем идет речь – это будет за гранью возможностей их эмоционального восприятия…

Г. Ш. С. Поэтому-то нам и не рассказывали «старшие»![506]

03.10. Дедушка Абрам с внучками Софой и Галой. Конец 1940-х годов…[507]

Л. С. Когда я узнала, что бабушка в тот период почти не поддерживала отношений с Ниной Форер, мама мне сказала, что бабушку нельзя осуждать за это. А я нисколько ее и не осуждаю! Имея на руках своих маленьких детей… Я не знаю, как бы я повела себя в этой ситуации! А то, что дедушка Абрам поддержал Нину и ничего не боялся, говорит только о том, каким человеком он был и почему воспитал трех таких неординарных своих сыновей…»[508]

И после этого погружения (весьма неглубокого!) в сюрреалистический для меня сегодняшнего мир «биробиджанской глубинки» 1930-х годов, я понимаю Жоржа Абрамовича, который, по словам Л. С. Соловьёвой,

«в последние годы жизни…не любил рассказывать не только о жизни в Америке, но и о переезде оттуда, о жизни в биробиджанской деревне – коммуне «Икор»… Всегда как-то уходил от ответов на эти вопросы».[509]

Шесть лет спустя

После своего отъезда в 1934 году, Жорж снова оказался в колхозе спустя шесть лет, в 1940 году, приехав туда из Владивостока, где проходил финальный этап его подготовки к заброске в Америку.

Странная это была поездка. Больше похоже, что была она не отпуском, а служебной командировкой и последней проверкой – нужно было обсудить некоторые детали действий Жоржа в случае, если ему «по сложившимся обстоятельствам» потребуется помощь американских родственников и посмотреть, как отреагирует Жорж на результаты «Большого террора» в его деревне. Но эту часть поездки обсуждать не приходится – если в ней и был скрыт такой смысл, о нём можно будет узнать, когда откроются архивы ГРУ.

Что же касается «бытовой стороны» этой поездки, то о них достаточно подробно рассказывает сам Жорж в своих письмах жене. Открываются в них и некоторые детали предстоявшей Жоржу работы.

Вот как описывает он своё первое впечатление о жизни отца, матери и семьи Шаи:

«Я только сегодня приехал утром. 27 часов в дороге конечно относительно немного, после Москва – Владивосток, но я всетаки устал. Утром был дождь и я не успел посмотреть все как следует. Вообщем колхоз вырос – много новых хат, новой земли (поднятая целина) и к сожалению новых людей[510] – они здорово меняются, старые уезжают – новые приезжают и т. д., и т. д. Хозяйство хорошое. Старые колхозники имеют хорошие личные хоз-ва. Коровы, свиньи, куры. Сейчас плохой период – старые запасы истекли нового