Сломанная тень - Валерий Введенский

– Мальчика не желаете? – дернули Тучина сзади за сюртук.

Художник и не заметил, как очутился на злосчастном Углу.

– Что?

Беззубый старикашка с неестественно вывернутыми руками обнял его за талию и зашептал на ушко:

– Очень искусен! Сами взгляните! Тимоха, улыбнись!

Князь Дашкин сразу узнал бы развратного отрока без передних зубов, Тучин же остолбенел. Вот! То самое, что хотел Великий князь. Развратный ангел!

– Не желаете? – тихо, но настойчиво повторил старикашка.

– Желаю! – громко ответил Тучин. На него сразу уставились несколько ухмыляющихся физиономий. Художник громко пояснил: – Рисовать желаю!

– Конечно, конечно! – усмехнулся старикашка. – Рисовать! Рупь – час, ежели без комнаты, а с комнатой – два!

Митрофаныч оценивающе оглядел Тучина. Провинциал – столичные жители, даже когда прогуливаются, ходят быстро, пружинисто, а этот ворон считал. Богат – сюртук английской шерсти, брегет на золотой цепочке, запонки с изумрудами.

Эх! Попался бы такой Митрофанычу пару лет назад! Выначил бы ширмошники[62] подчистую. И кожу бы содрал[63], и канарейку бы вместе с паутиной состриг[64], а дал бы Бог, так и лоханку[65] серебряную срубил! На секунду обнял бы, как старого знакомого, и сразу же извинился. О как работал! Будь проклят тот сибирский купец! Смышленый попался, быстро сообразил и из объятий не выпустил. Оттащил на постоялый двор, руки к столу привязал, а потом ломиком звезданул! И стал Митрофаныч калекой! Свезло, что сестра-белошвейка приютила да выходила! Спасибо ей, царствие небесное! Померла с год назад от чахотки, оставив в наследство спиногрыза-племянника. Пришлось Митрофанычу думу думать, как дальше кормиться. Пробовал Тимоху ремеслу учить, да только грабли[66] у племяхи из жопы растут, плашкетик[67] из него никудышный, ни шкертик срубить[68], ни товар перетырить не способен![69] А жрет, гаденыш, как слон, словно не седьмой ему годок, а семнадцатый! Ну не топить же! Тут на счастье у мальца зубки молочные начали выпадать. Сие на плодотворную мысль и натолкнуло! Мальчонка сначала хныкал, однако, посидев пару дней без еды, присмирел. Насчет места на Углу Митрофаныч быстро договорился – кто ж его на Садовой не знает? И дело пошло!

Митрофаныч и в прошлой своей жизни жирного да беспечного клиента вычислял безошибочно (разок только ошибся, повелся, что купец тот выпивши был). И теперь астов определял безошибочно. А узнать их непросто. По фигуре, манерам, речи никогда и не подумаешь, что скромный отец семейства, или плечистый офицер, или сгорбленный писаниной чиновник – содомит. Только короткий взгляд их выдает, каким истинные мужчины оценивают прекрасный пол, а ущербные – свой собственный. К лютой зависти конкурентов, Митрофаныч никогда не ошибался.

Вот только денег дело приносило копейки, не пошикуешь! Потому богатеньких провинциалов Митрофаныч особо ценил. Навар с тех шел совсем другой.

– Так с комнатой али без? Тут недалече и со всеми причиндалами. Кровать, рукомойник…

– Говорю же, порисовать… – отмахнулся Тучин.

– Как же-с! Конечно, порисовать!

«Стесняется, деревенщина, – по-своему понял художника Митрофаныч. – Ишь как на Тимоху запал! Глаза как брульянты блестят! Ну, погоди! Выпотрошим тебя, мил-человек, по полной!»

– Пошли в твою комнату! – махнул Тучин Митрофанычу. Тащить сомнительного отрока в дом Лаевских не хотелось.

– Денежку вперед! У меня правило такое! Как? Всего два рубля!

– Я за час десяток таких зарисую!

Митрофаныч погладил племянника по голове. Тот, предвкушая легкую добычу, осклабился.

– Что ты ерзаешь! Стой спокойно! Подбородок чуть влево. Да не всем телом влево, только подбородок. Руку зачем поднял?

Тучин торопился – в дом дядюшки должны были доставить деньги от Великого князя. Тимоха же нервничал – с минуты на минуту явится Митрофаныч, и если будет, как в прошлый раз (пузатый дядька с красным лицом столь возбудился от Тимохиных чресел, что даже штаны не успел стянуть, а потом сразу убежал в смущении), ох, не сносить ему головы.

– Замри, черт побери!

Уже и знакомое покашливание слышно на лестнице! Что же делать?

Тимоха бросился к Тучину и упал перед ним на колени:

– Что ты? Зачем? Вернись на место!

Скрипнула вроде как закрытая на ключ дверь. Художник обернулся. Этого мига Тимохе хватило, чтобы стащить с Сашки панталоны и впиться в плоть.

– Только поглядите, господин надзиратель!

В комнату с саблей наперевес ворвался полицейский, а за ним – рыдающий Митрофаныч.

– Иду, а энтот Люцифер Тимошеньку по головушке гладит и пряничек сует. Дитя малое радуется, сроду их не ело. Подхожу, слышу: «Пошли ко мне на фатеру!» Я за грудки, оставь, мол, дитя в покое, а он меня тростью как хватит! А Тимочке: «Не слушай его, пошли со мной! Я тебе леденец дам пососать!» Я тайком проследил, где фатера, и сразу к вам. Знал, что за леденец! Помогите…

Митрофаныч снова зарыдал.

– Так, так! Насильничаем, значит! С отроком! – полицейский вложил саблю в ножны.

– Да отлепись ты, сволочь! – Тучин оттолкнул Тимоху. Тот отлетел к противоположной стене, ударился головой и в тон дядьке зарыдал. – Врет он! Мальчишку сам предложил за два рубля! Но я ничего такого, только зарисовать…

– Видели! Все видели, – отрезал полицейский. Достав из кармана шинели горсть семечек, он принялся грызть их, сплевывая шелуху на пол.

– Он сам в штаны полез!

– Ну-ка, малец, кто из них правду говорит?

– Тятенька! – жалобно завыл Тимоха, как учили.

– Получается, врете, господин хороший? Придется пройти в участок! Там протокол оформим, а потом на Большую Морскую! Господин обер-полицмейстер издал циркуляр: всех астов к нему доставлять!

– Но я же объяснил! Зарисовать хотел! – оправдывался Тучин, натягивая панталоны. – А этот штаны стянул! Ты кому веришь? Этим оборванцам или столбовому дворянину?

Полицейский обменялся многозначительными взглядами с Митрофанычем, а затем внушительно произнес:

– Я глазам своим верю. Но за катеньку[70] готов уверовать во что угодно! – и снова сплюнул на пол.

– Что?

– За катеньку, говорю, отпущу на все четыре стороны!

– Да как ты смеешь! Я тебя… На каторгу пойдешь!

– Там вы, – надзиратель выразительно поднял глаза вверх, – катенькой не отделаетесь!

– Да я … Я Великому князю пожалуюсь! А ну, прочь с дороги!

Полицейский с места не сдвинулся, только шапку снял, почесал лысеющий затылок. Аст больно упертый попался, придется, видимо, скостить.

– Ну ладно, ваше благородие! Так и быть! Пятьдесят!

Митрофаныч неодобрительно кашлянул. Полицейский его одернул:

– Не жадничай!

– Что? Так вы заодно? – еще больше возмутился Тучин. – Я вас выведу на чистую воду! С обоих шкуру спущу! А ну! Пошли в участок!

– Зачем же теток искать на Углу? – удивленно спросил Тучина адъютант полковника Киршау, в котором физиономист Митрофаныч мигом распознал бы клиента. – Это очень, очень опасно. И болезнь можно подцепить, и без штанов остаться! – Адъютант кокетливо улыбнулся, обрабатывая пилочкой ухоженные ногти. – Даже не знаю, чем помочь. Шеф мой – редкостная скотина! Да-с!

Поостывший Тучин и сам понимал, что свалял дурака. Надо было заплатить на месте.

От доносившихся из кабинета полковника криков не спасали даже двойные дубовые двери.

– Купец Лютиков на аудиенции! – пояснил адъютант. – Бедолага! Построил дом с лавкой на первом этаже. Ну, и как водится, на тротуар немного вылез, чтобы покупатели мимо не проходили. И что такого? Не на Невском же! А человек он правильный, с такими гешефтами зашел! А Карл Федорович! Слышите, разоряется? Я и говорю, скотина! Нас, астов, вообще, на нюх не выносит! – Молодой человек томно посмотрел на Тучина. – Я за вас боюсь. Очень! Только вот чем помочь…

Дверь кабинета распахнулась:

– Вон!

Выскочил подпоясанный кушаком купец, за ним – раскрасневшийся полковник:

– И подарки забирай! За взятку, знаешь, что положено?

– Знаю, знаю! – купец кланялся в пояс, да так низко, будто костей в нем не было.

– И дом… Чтоб завтра же снесли!

– Непременно!

– Кто? – Киршау, оглядев приемную, пальцем указал на Тучина.

– Несчастный юноша! По ошибке доставлен!

– Сопроводительную! – полковник властно протянул руку и быстро пробежал глазами протокол.

– Содомит?

– Я не виновен! – Тучин встал. – Я все сейчас объясню!

– Ребенка? – вскричал полковник, дочитав бумагу. – Ах ты…

Тучин вовремя сел, иначе полковник выбил бы ему зубы.

– Фамилия, сословие?

Тучин молчал.

– Будешь говорить?

Художник мотнул головой.

– К Яхонтову! – коротко распорядился Киршау. – А я иду обедать! – Полковник гневно посмотрел на адъютанта: – Проследи, чтобы Лютиков подношения забрал! И сигары верни! Думаешь, не видел?