Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Тьфу на него мерзавца! Я жалею вас, Жанна! Видели бы вы свою спину!

— Да, спину… У вас тут есть зеркало?

— Есть, но небольшое.

— Принесите, я хочу посмотреть.

И хотя зеркало, действительно было небольшим, фехтовальщица с помощью Симоны все-таки сумела рассмотреть свою ноющую спину. Покойный Себастьян знал в этом толк, и та была расписана, словно кистью художника. Не хватало только подписи автора, но теперь вряд ли можно было что-то поправить.

Камушек в башмаке

Вскоре Женька могла вставать. Ее снова одели в зеленое платье, которое подарил ей Генрих де Шале, и она стала выходить на улицу. Де Гран категорически отказался давать мужскую одежду, но фехтовальщица уже была довольна тем, что на случай опасности он позволил ей носить при себе один из его охотничьих ножей.

— И не отходите далеко от дома, — велел управляющий. — Помните, что граф может вернуться или подослать своих людей. Я прикажу Гиборто присматривать за вами.

Хотя Женька и рассказала де Грану, что творилось на левом берегу, он поверил ее рассказу не сразу. Деяния д’Ольсино показались ему настолько чудовищными, что жуткую историю убийства двух детей он сначала посчитал остатками бреда, который еще не оставил его беспокойную гостью.

— Такое бывает на войне, но чтобы так просто, ради того, чтобы повеселить свою даму!.. Как вы сказали, ее имя? Маргарита де Рошаль? Неужели? Такое благородное семейство! Если это не последствия вашей горячки, сударыня, то этот мой сосед настоящий сатана! Жаль, что мы не можем ничего сделать!

Это была правда, — ни управляющий, ни фехтовальщица не могли наказать графа по закону. Затевать следствие девушке, которая сама находилась на мушке королевской полиции, было бы глупо. Не знали они, что делать и с ребенком Марисы. Его трудно было вернуть крестьянке незамеченным. Новость тотчас бы разнеслась по округе и неизвестно, чем бы кончилось его пребывание поблизости от владений любителя жертвоприношений. Поэтому мальчик продолжал оставаться в доме под присмотром Анны и кормилицы, которую де Гран по-тихому привез из ближайшей деревни.

Женька спустилась к реке. Прогуливаясь там, она жевала сорванную по пути травинку и посматривала в сторону графского берега. Ни граф, ни его люди поблизости больше не появлялись, однако фехтовальщица ни на минуту не преставала думать об этой, затекшей в страшных преступлениях, душе. Существование подобного «нечеловека» мешало ей, как случайный камушек в башмаке, оставив который, она всю жизнь будет обречена хромать, поэтому д’Ольсино заставлял думать о себе больше, чем кто-либо другой, больше даже, чем Кристоф де Белар. В том, что подобный человек должен умереть, она не сомневалась. Перебрав в уме все способы его уничтожения, начиная от опасного проникновения в дом до коварного выстрела из засады, Женька остановилась на поединке, единственном, что ей было близко и подходило больше всего. И хотя здесь противник мог оказаться искуснее, в таком способе осуществить справедливое возмездие отсутствовала подлость.

«Ничего-ничего, граф! — думала фехтовальщица, бродя по берегу реки. — Вы не будете искуснее! Теперь я просто обязана заниматься в школе де Санда. Надо продолжить начатое с Лепа. Для настоящего боя я еще не готова. Это вам не чемпионат мира и даже не олимпийские игры… это, вообще, уже не игры».

Решив, что возмездием будет поединок, девушка немного успокоилась и даже мысленно представляла себе свой победный удар, удар не в спину, но точный и жестокий до безнравственного хруста плоти под благородной одеждой. «Я еще увижу, — думала она, — как погаснет пуншевый огонек в его зеркальных глазах и как исчезает из них мое отражение. Да, исчезает!» Женька выплюнула травинку и улыбнулась. «Я освобожу мир от этого маньяка, возмездие свершится, и финал сюжета станет мирным! Я выиграю у Монрея, получу деньги и открою свою фехтовальную школу», — вдруг неожиданно вынесло на поверхность сознания еще одну боевую мысль. Мысль была умной, но девушка смутилась. В этой расчетливости просвечивало что-то нехорошее, тем не менее, планов своих она не изменила и попробовала поговорить с де Граном о возвращении в город. Тот в ответ, конечно, активно возмутился:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Куда вы поедете, сударыня? Какой город? И одна! Вы разве не знаете, как опасны сейчас дороги? Вы с ума сошли, девушка! Зачем так рисковать в такие лета?

— А в какие лета рисковать, сударь?

— Успокойтесь, прошу вас! У вас еще вся жизнь впереди!

— Да, и она моя! Поймите, у меня дело в Париже!

— Бог мой! Какое дело? Доверьтесь лучше господину де Белару! Он все сделает для вас!

— Я сама! Это теперь только мое дело! Утром я выезжаю и прошу вас дать мне лошадь и денег в долг.

Но де Гран держался стойко и ничего давать не собирался.

— Тогда я уйду пешком и без денье в кошеле, сударь! Я не могу здесь больше оставаться!

— Господи, да сделай же что-нибудь! — не выдержал и обратился в высшие инстанции де Гран.

И Господь сделал, — утром следующего дня, проснувшись в решительном намерении бежать в Париж, Женька вдруг почувствовала мягкую деликатную боль внизу живота, боль, о возможности которой, поглощенная превратностями своей бурной жизни, она несколько подзабыла; и боль эта, более чем что-либо, напомнила ей о том, что она все-таки несколько зарвалась. Фехтовальщица скинула одеяло и посмотрела на сорочку. Кровь на ней была «мирной», но девушка нахмурилась, — она предпочитала бы истекать здесь совсем другой кровью.

— Сударь, я дней пять еще побуду у вас, — сказала она за завтраком де Грану, и тот вздохнул с облегчением, надеясь, что вот-вот приедет Кристоф и заберет беспокойную госпожу де Бежар с собой.

Таким образом, стреноженная на несколько дней естественными «женскими делами», Женька осталась в охотничьем домике еще на некоторое время. Деревенский быт не располагал к комфорту, поэтому необходимый в эти дни уход за собой был гораздо хлопотней, чем обычно. От этого препятствия на своем пути девушка немного нервничала, и чтобы успокоиться, стала на каждой прогулке самостоятельно учиться метать нож. Чтобы не вызывать раздражения де Грана и лишнего любопытства его людей, она делала это за конюшней. Иногда у нее получалось, но чаще нож бился в сухую кору, выбранного в качестве цели дерева, рукоятью и беспомощно падал в траву.

Однажды это увидел конюх Гиборто. Некоторое время он молча смотрел, как девушка мучается, потом оглянулся, подошел ближе и сказал:

— Вы неправильно держите нож, сударыня. Вот смотрите, как надо.

Гиборто поднял упавший кинжал, и одним коротким движением послал его вперед. С тупым стуком нож точно вошел в потрескавшийся ствол.

— Ого! — посмотрела на конюха фехтовальщица. — Откуда такое, Гиборто?

— Знаю. Старая забава, — ухмыльнулся конюх.

— Вы, наверное, были…

Женька остереглась продолжить, кем мог быть конюх де Грана, но тот договорил сам:

— Да, я бывший поножовщик, госпожа.

— И де Гран знает?

— Не, я не сказался. Как пришел, прикинулся, что деревенский. Де Гран добрый человек, вот и взял. Ему как раз конюх нужен был.

— Да-а… неожиданно…

Женька вертела в руках нож, который вернул ей Гиборто, и пристально поглядывала на него, не зная, как расценить это его признание.

— Не бойтесь, — понял ее тот. — Если б я умысел имел, я бы не сказался.

— А зачем сказался?

— Тоска иногда берет. Увидел вашу забаву, не сдержался.

— А если я де Грану скажу?

— Не скажете.

— Заколешь?

— Зачем? Так не скажете. Я чую.

С этой минуты конюх стал учить фехтовальщицу правильно метать нож, и скоро под его опытной рукой, оружие стало входить в мишень чаще и точнее. Женька пыталась расспрашивать Гиборто о его бывшем ремесле, но он говорил о нем коротко и неохотно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Что рассказывать? Грязь одна и грех. Другой жизни хочу. Может, и свое хозяйство заведу. Я сметливый и работы не боюсь. На Анне — дочке Симоны стану жениться. Она согласна, и де Гран не против. А теперь попробуйте вот так, без замаха. Смотрите.