Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

Лабрен хохотнул и потер руки.

— Да, склеп — это забавно, сударь!

— Сейчас мы с господином де Граном пройдем в библиотеку, чтобы познакомиться поближе, а вы, Лабрен, постойте за дверями. Если будет нужно, я кликну вас. Прошу, господин де Гран.

Женька вошла за графом в библиотеку, где он велел ей немного подождать, а сам стал искать на полке какую-то книгу. Девушка молча следила за его изящными пальцами, любовно пробегающими по корешкам, и сосредоточенно о чем-то думала.

— Вы теперь прикажете меня убить, сударь? — спросила она, когда ее мысленные зарисовки приобрели законченные очертания.

— Убить? Почему вы так решили? Грубость Себастьяну де Барбю не настолько наказуема, — бросив на фехтовальщицу короткий взгляд, ответил граф.

— Но вы разговаривали слишком открыто, так, как будто меня уже не было.

— Или… вы с нами.

— А я разве… с вами, граф?

— Выбирайте, господин де Гран, — улыбнулся д’Ольсино и приблизился к девушке с одной из раскрытых книг. — Вот, взгляните. Некий древний автор пишет об обрядах жертвоприношения у язычников. Посмотрите, здесь есть даже о жертвоприношениях своих детей. А какие исчерпывающие иллюстрации! Сколько тонких подробностей! Вот здесь отсекают руку, здесь вырезают сердце, а здесь вскрывают череп… Вы не находите, что в де Барбю проснулся превосходный порыв? Он сам, того не осознавая, достиг первородной чистоты! Отдав свое, неиспорченное жизнью, дитя Богу, он заметно приподнялся сам над собой! Вероятно, так не смог бы сделать даже я! Чудесно, чудесно!

Женька молча смотрела на сцены жертвоприношения в книге, слушала д’Ольсино и спасалась только тем, что решила, будто не все понимает в его чудовищных словах.

— Обязательно включу этот эпизод в свою рукопись! — продолжал восхищаться граф.

— Не спешите, сударь, — усмехнулась фехтовальщица. — Барбю утопил ребенка только затем, чтобы он не работал на ваших землях.

— Да? — слегка нахмурился д’Ольсино.

— Он сам так сказал, спросите у Лабрена.

— Скотина! Всегда измарает чистую идею низкими человеческими помыслами! Я с ним еще поговорю. Сейчас меня интересует не он, а вы, господин де Гран.

— Я?

— Взгляните сюда, — граф предложил посмотреть еще одну книжонку. — Это Светоний, «Жизнеописание римских цезарей». Редкостная вещица. Только посмотрите, какая удивительная изощренность в издевательствах над ничтожностью человеческой плоти, какой инструментарий! Иной грубоват, правда, не для таких тонких натур, как мы с вами… Я предпочитаю обычный толедский стилет или изящную длинную булавку. Она, как в масло входит в тело, особенно в нежное и юное.

— Вы считаете меня тонкой натурой? — искоса взглянув на картинки нечеловеческих пыток, спросила глухо фехтовальщица.

— Да, юноша, — отложив в сторону Светония, сказал граф и снова оказался так близко, что девушка вновь увидела в его зеркальных глазах свое отражение. — Вы сейчас неопытны и горячи, вас смущают мои слова и кровь жертв, которые вы увидели в книгах, но рискну предположить, что если вы и являетесь родней де Грану, то очень отдаленной. Разве в роду этих мещан, кои возомнили, что купленный титул дает им право на породу, найдется лицо с таким изящным овалом и такими безупречно хищными глазами?

Д’Ольсино тронул фехтовальщицу за щеку, но она отшатнулась, воинственно вскрикнула и попыталась выхватить из ножен вельможи шпагу. Он, видимо, ожидая это, быстро перехватил ее руку. Завязалась борьба…

— Лабрен! — крикнул граф.

Вбежавший в библиотеку Лабрен навалился на девушку сзади и прижал к ее лицу какую — то вонючую тряпицу. Она вдохнула, дернулась и обмякла.

Причащение

Фехтовальщица очнулась в небольшой полутемной комнате на широкой кровати, покрытой шелковой простыней. Края тяжелого узорчатого балдахина были подобраны золотыми шнурами, а возле изголовья на небольшом столике стояла ваза с розами.

Голова была тяжелой, а от сладкого запаха роз тошнило. Из забытья девушку вывело не только это, но и неприятные ощущения в запястьях, привязанных к витому столбику, рук. Из одежды на теле осталась одна рубаха, да и то не та, которую ей дал де Гран.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Граф меня изнасиловал», — было первое, что пришло на ум полураздетой девушке. Она подумала об этом с оттенком какого-то тупого равнодушия, будто о ком-то другом, но скоро поняла, что поторопилась с этой мыслью, поскольку, несмотря на отсутствие опыта в интимной жизни, Женька догадывалась, что неприятные ощущения в таких случаях распространяются гораздо дальше связанных рук.

Фехтовальщица подергалась, пытаясь ослабить веревки, но этим отчаянным движением, напротив, еще больше затянула их. От движений вздернулась рубаха, оголяя и без того открытые ляжки. Снизу послышались шаги. Женька снова заерзала и, кое-как перевернувшись на живот, сползла за кровать, чтобы не лежать в позе, растянутой для опытов, лягушки.

Открылся люк в полу, и в комнату поднялся, держа свечу, Филипп. За ним следовал граф. Он подошел к ложу и посмотрел на фехтовальщицу именно так, как она меньше всего хотела, то есть, как на ту самую, подготовленную для препарирования, лягушку.

— Можно узнать ваше имя, девушка? — улыбнулся д’Ольсино, будто пришел пригласить ее на чашку чая.

— Какое вам дело до моего имени?

— Мне нужно знать его, если мы будем дружить.

— Мы не будем дружить.

— Ну-ну, не делайте поспешных выводов. Как ваше имя? Я ведь должен как-то обращаться к вам.

— Меня зовут Жанна… Жанна де Гран.

— Хм, так значит, вы не племянник, а племянница королевского управляющего?

— Что это меняет?

— В самом деле, ничего.

— Зачем вы меня раздели?

— Я разрешил Себастьяну вас выпороть. Он обижен, и очень просил меня об этом. Однако когда с вас сняли одежду, и обнаружилось, что вы девушка, я решил поступить с вами иначе.

— Понятно, — усмехнулась фехтовальщица.

— Не надо торопиться с выводами… Меня сейчас занимает девственность не вашего тела, а вашей души. Сначала я нарушу именно ее, и это будет наслаждение не грубое, а высокое, достойное нас обоих. Полагаю, что вы скоро поймете, о чем я.

Однако Женька хорошо поняла, что дело, в любом случае, одним «высоким» не ограничится.

— Ваши глаза будут светиться ужасом и восхищением, — продолжал д’Ольсино. — Вы сами захотите быть со мной.

— Что? С вами?

— Да. Сейчас сюда придут дети. Они привяжут нас друг к другу.

— Дети?.. Зачем? Что значит «привяжут»?

Но граф не ответил, он только улыбнулся и снял плащ, оставшись в одной сорочке и штанах. Его спортивную фигуру схватывал широкий пояс, который обычно предпочитали носить пираты или разбойники. На поясе висели два узких кинжала, и фехтовальщица уставилась на них, как завороженная. Кинжалы были вставлены в золотые ножны, а рукояти их украшали мелкие красные камни, похожие на рубины. Возможно, это и были рубины, но сейчас они напоминали глаза хищников, затаившихся в засаде, и светились в полутьме мрачным предвкушением близкого пиршества.

— Нравится? — заметил взгляд фехтовальщицы д’Ольсино. — Теперь я окончательно уверен, что мы подружимся, если не в этой жизни, то в другой. Это те самые толедские стилеты, о которых я говорил. Хотите посмотреть лезвие? Впрочем, не будем торопиться. Вы еще увидите эти превосходные вещицы в работе.

Дети, о которых упоминал д’Ольсино, в самом деле, пришли. Их привел де Барбю, на лице которого продолжала блуждать все та же влажная улыбка. Это были роскошно одетые мальчик и девочка лет восьми-девяти. Они поздоровались с графом, называя того по имени, и с любопытством посмотрели кругом. Привязанная к столбику кровати девушка их позабавила, но не удивила.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Она тоже будет играть с нами? — спросил мальчик.

— Да, Доминик, — ответил граф.

— Но ты привязал ее, — не поняла девочка.

— Еще не привязал, Бертиль. Это только веревки.

— А где наша матушка? Ты говорил, что сегодня мы увидим ее.