Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир - Фрэнсис Вейнс

королем Георгом III по тем же причинам. Пока американцы критиковали английский парламент, Мальзерб в Высшем податном суде настаивал на введении единых и пропорциональных налогов, которые можно было бы легко собирать. Эти же требования прозвучали в Национальном собрании летом 1789 года, накануне Французской революции, и они же были позже включены в Декларацию прав человека.

Критика со стороны парламентов и Высшего податного суда раздражала короля, словно зубная боль. Тем временем парламенты объявили себя хранителями королевства и потребовали сделать их право протеста правом вето. Одного «доброго отношения» монарха в ответ на «любовь подданных к королю» было уже недостаточно; по мнению парламентов, король обязан был предоставить своим подданным права. Король, являясь «наместником Божьим на земле», считал протесты мерой выражения одобрения, предназначенной прежде всего для признания его могущества и вселенской мудрости. Людовик XV с удовольствием выслушивал подданных, но после этого требовал от них полного подчинения. Повиновение монарху, который, словно pater familias[200], управляет королевством как семейным делом, не может прекратиться, потому что «король никогда не умирает» – его власть сразу же переходит к преемнику, о чем вслух объявляют: «Король умер, да здравствует король!»

Людовик XV не церемонился с сопротивлением парламентов. В конце января 1771 года с помощью канцлера Мопу король одним росчерком пера распустил все 13 и отправил по домам несогласных с ним судей. Новым же судьям король предоставил куда более ограниченные полномочия. Король добился своего: теперь он мог самостоятельно назначать судей, а их места в парламенте больше не передавались по наследству, что позволило сохранить профессиональный уровень и разрушить всемогущество «парламентских семей». Верховный податной суд изменения пока не затронули, но когда Мальзерб прибыл в Версаль, чтобы вручить Людовику XV очередное обращение, он был отослан прочь, как непослушный школяр: «Я не буду принимать протесты… которые касаются только вопросов, не имеющих ко мне отношения». Вскоре после этого король упразднил и Верховный податной суд. При поддержке министров Терре и Мопу он уничтожил устаревшую структуру «старых» парламентов, однако эти реформы не встретили одобрения. Сопротивление исходило в основном от дворянства, решившего, что его лишают привилегий, а также от низших слоев среднего класса, которые считали Людовика XV деспотом.

Четыре года спустя, уже после смерти Людовика XV, Людовик XVI восстановил «старые» парламенты. Мопу тщетно пытался убедить его не отменять парламентские реформы: «Король сам решает, хочет ли он в результате потерять корону». Несмотря ни на что, взаимная любовь между парламентами и новым королем была недолгой.

После смерти Людовика XV ропот дворянства и высшей буржуазии стал усиливаться. Сочетание политического недовольства высшей буржуазии, подражающей дворянству, разваливающейся и устаревшей социальной структуры, растущей теневой экономики, череды неурожаев, которая исчерпала экономические излишки, и накопившегося отвращения к королеве Марии-Антуанетте привело к высшей точке революционного накала в 1789 году. Дофин взошел на трон, у которого медленно подпиливали ножки.

Мадам Дюбарри против Марии-Антуанетты

Тем временем в королевской семье случилось пополнение. 14 мая 1771 года граф Прованский, младший брат дофина, женился на Марии-Жозефине Савойской, принцессе Сардинской и Пьемонтской, на два года старше его. Портрет Марии-Жозефины, который был заблаговременно вручен королевской семье в Версале, заставил придворных поперхнуться. Посол Сардинии не жалел сил, расхваливая принцессу и ее «очень красивые глаза, благородную внешность и чудесную талию», но Людовик XV нашел ее просто «очень некрасивой». Один из свидетелей вспоминал, что у принцессы «было лошадиное лицо, похожие на усы брови, печальный взгляд, отсутствие стиля и неестественная улыбка». Марии-Антуанетте не нужна была в Версале еще одна соперница, помимо мадам Дюбарри, но именно в это время она получила от матери утешительное письмо: «Вам не придется беспокоиться и не придется ревновать. Вам лучше пожалеть ее». После первой же встречи Мария-Антуанетта торжествующе сообщила новой родственнице, что «Monsieur le dauphin[201] нашел ее некрасивой и критиковал ее усы».

Несмотря на язвительную критику, граф Прованский, который сам не отличался красотой и был настолько грузным, что едва мог взобраться на лошадь, дал всем понять, что они очень счастливы вместе. После брачной ночи он с триумфом заявил, что «был на вершине блаженства четыре раза подряд за одну ночь». Это заявление он сделал прежде всего в насмешку над браком старшего брата, который так и не был консумирован по прошествии года, что вызвало шквал сплетен при дворе. Два года спустя граф д’Артуа, младший внук Людовика XV, вступил в брак с Марией-Терезой Савойской, сестрой Марии-Жозефины. Его супругу тоже все раскритиковали. Австрийский посол Мерси-Аржанто описывал новобрачную как «очень маленькую, с худым лицом, длинным и уродливым острым носом, косящими глазами и большим ртом; она почти все время молчит [потому что не знает французского] и из рук вон плохо танцует».

В Версальском дворце не было недостатка ни в интригах, ни в сведении счетов. Его обитатели постоянно лавировали между интригами различных партий, которые называли в честь своих лидеров эгийонистами, шуазелистами или барристами, и ежедневно боролись за благосклонность короля, чтобы получить возможность влиять на государственные дела. Но главная битва разворачивалась между двумя женщинами – мадам Дюбарри и Марией-Антуанеттой, которые изо всех сил стремились выбить друг у друга почву из-под ног.

Мария-Антуанетта разочаровалась в своем браке.

Дофин оказался неловким, застенчивым и молчаливым человеком. Им не о чем было говорить друг с другом, а беременность спустя год после вступления в брак так и не наступила. Обеспокоенный имперский посланник фон Штаремберг писал Марии Терезии, что никто не понимает, «почему принц, который совсем недавно женился, ведет себя столь невероятно [странно] по отношению к принцессе, у которой очень приятная фигура и которую все считают очень приятной». Посланник твердил, что «дофин не умеет ни сидеть, ни стоять, ни ходить, что хуже всего. Я видел, как он на маскараде танцевал менуэт в поистине позорной манере, ни разу не сумев удержать ритм. Он никогда ни с кем не разговаривает, а если задает кому-то вопрос, то уходит, не дожидаясь ответа». По словам фон Штаремберга, своей жене дофин предпочитал охоту. Мадам Кампан, фрейлина Марии-Антуанетты, отмечала со стороны герцога де Берри «тревожное безразличие и дистанцию, которая часто переходит в грубость по отношению к принцессе. […] Он послушно ложится в постель дофины и часто засыпает рядом с ней, не обменявшись ни единым словом». Эрцгерцогиня призывала дочь проявлять инициативу в спальне: «Redoublez vos caresses!», что в вольном переводе означает «Ласкайте его вдвое сильнее!», на что Мария-Антуанетта ответила матери: «Что вы мне посоветуете делать с этим