Дезертир - Валериан Якубовский

— Хлебница-то теперь, гражданка, никому не нужна. Паек-то он и без хлебницы не залежится и не загустеет.

— Ну лук можно хранить, чтоб тараканы не ели.

— Давай уж возьму. Жаль мне тебя, бабонька, — согласилась Татьяна Федоровна. — Ложки класть стану. Сколько тебе за эту хламину?

— Сколько не жалко.

Татьяна Федоровна выбросила три десятки и покупку сунула в мешок.

— Спасибо вам, — обрадовалась старушка, не ожидавшая, что за такой ящичек дадут тридцать рублей.

Приемник, приобретенный на базаре за- бесценок, оказался исправным. Не доставало батарей. Татьяна Федоровна в понедельник, когда все ушли на обед, заглянула в столовую. Увидев, что Фаина села за стол, вернулась в красный уголок, отсоединила батареи от приемника и спустила их через открытое окно в крапиву. Вечером жала траву для коз и положила батареи в мешок. Шилов похвалил мать за находчивость и долго думал, как быть с антенной, которая могла его подвести. Но догадался, что можно воспользоваться громоотводом, выступавшим над печной трубой. Проверил заземление и услышал Москву.

Вечером Фаина обнаружила пропажу и заявила участковому Данилычу, старому партизану с пышными буденовскими усами и белой головой. Он был на пенсии, но, когда началась война, заменил молодого товарища, ушедшего на фронт, и честно нес свою нелегкую милицейскую службу.

— Кого подозреваешь, дочка? — спросил он у заведующей.

— Шилову, Данилыч. Шилову Татьяну Федоровну, — бойко ответила Фаина. — Один раз она у меня газету из подшивки украла.

— Шилову — так Шилову, — записал участковый. Только зачем ей батареи?

Раскинув умом, он сообразил, что батареи похищены тем, у кого приемник. А есть приемник — должна быть и антенна. Отпустив заявителя, Данилыч решил прогуляться до Кошачьего хутора к дому Шиловых.

Заметив железный стержень, торчавший над печной трубой, Данилыч принял его за антенну. "Значит, Татьяна свистнула батареи", — подумал он и подошел к крыльцу. Он забыл, что рабочий день не кончился. Огромный замок и метла, вставленная в скобу двери, не пустили в дом. Данилыч заглянул в окно. Ему померещилось, будто какая-то тень мелькнула за оконной занавеской и скрылась в глубине горницы. Он испугался. Данилыч верил в существование ночных привидений. В дневных — сомневался и отошел от окна.

В конце рабочего дня он вызвал Татьяну Федоровну, усадил против письменного стола, откашлялся в кулак и плутовато спросил:

— Что это, Татьяна, у тебя призраки бродят по избе среди бела дня?

— Что ты, господь с тобой! — перекрестилась Татьяна Федоровна. — Уж не выжил ли ты, старый, из ума, что призраки перед тобой заходили?

— Очень даже возможно, — обиделся участковый. — Поживи-ка с мое — не то еще увидишь. — Он достал записную книжку, раскрыл ее и положил перед собой на стол. — А вызвал я тебе, девушка, по делу.

— По какому делу?

Данилыч, забыв обиду, хитро сощурился на Татьяну Федоровну, расправил усы и спросил:

— Тебе известно, что с сорок первого года все приемники изъяты из личного пользования граждан?

— Какие приемники?

— Радио…

— А зачем ты меня про приемники спрашиваешь?

— Затем, — сказал участковый, — что, если найду у тебя приемник, под суд пойдешь… Вчера пропали батареи. Так тебя подозревают в хищении.

— Кто подозревает? — соскочила Татьяна Федоровна со стула.

— Сиди-сиди, не волнуйся, — смягчился Данилыч. — А подозревает заведующая красным уголком Фаина Марковна.

— Та белоглазая вертихвостка?

— Не знаю, вертихвостка или нет, а подозревает…

— Пошла она к… — Татьяна Федоровна послала ее далеко. Очень далеко, и Данилыч боялся, как бы она не послала и его по тому же адресу, а то и дальше… У нее много адресов…

— Напрасно, Татьяна, отказываешься, — снисходительным тоном проговорил участковый. — Я сам проверял.

— Что ты проверял?

— У тебя антенна у трубы…

— Что у меня у трубы?

— Антенна, говорю.

— Ах, ты, старый хрыч! Хочешь, я тебе собачьи усы повыдергаю? — взъелась Татьяна Федоровна. — Да знаешь ли ты, что у меня у трубы?

— Думаю, антенна.

— Плохо думаешь! Громоотвод. Понял?

— Пока нет.

— Сейчас поймешь! — она подошла к нему вплотную. — А еще умным себя считаешь. Видал у меня на задворках сухую осину?

— Видал

— А почему она сухая? Знаешь? — и объяснила: — Ее громом разбило еще до войны, в тридцать девятом году. Так мой покойный сынок, Мишенька… царство ему небесное на том свете… поставил этот громоотвод, чтоб избу не спалило… Понятно? А ты — "энтенна". На что мне твоя энтенна? Ворон пугать? — понесла такую ругательскую ахинею, что у Данилыча глаза поползли на лоб. Он сорвался с места, закрыл уши и закричал истошным голосом, пытаясь остановить эту зубастую бабенку:

— Стой, Татьяна! Стой! Хватит понапрасну собачиться. Не видишь? Сдаюсь! Твоя взяла, — и поднял перед ней руки.

Но Татьяну Федоровну трудно было остановить.

— Стой, говорят! Кто кого допрашивает? Ты меня или я тебя?

— Ты, Данилыч.

— То-то же…

Татьяна Федоровна блестяще доказала свою непричастность к похищению батарей, и Данилыч поспешил выпроводить ее из кабинета, так как не хотел слышать брани, которой не терпит человеческое ухо и вянет.

— Прости, Татьяна, — повинился Данилыч, провожая ее к выходу. — Зря вызвал. Ошибся. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается.

— Ладно. Не размазывай. Тошно слушать. Моли бога, что усы целы. А то бы Феоктиста на порог не пустила.

Татьяна Федоровна вышла из кабинета и схватилась за голову. Несмотря на то что она облапошила Данилыча с батареями, "призрак" не выходил из ее головы. Ведь этот усатый леший видел ее сына. А что, если донесет? И какой дьявол надоумил шататься по избе? Всю дорогу она была сама не своя и решила пожурить сына за неосторожность, напомнить ему, что у него на каждом шагу враги, которых надо бояться пуще смерти.

Когда она открыла дверь и увидела сына, сердце ее окаменело. Сын стоял перед ней бледный и растерянный.

— Что, Мишенька?

— Сегодня, — сказал он, опустив глаза, — кто-то заглядывал в окно и, кажется, видел меня.

— Знаю. Это Данилыч, — и мать рассказала о призраке, которым отшучивался участковый, как присказкой, перед тем как начать разговор о батареях.

Шилов понимал, что стоит на скользком пути, и если сделать неосторожный шаг, можно упасть и разбить себе голову. Но, выслушав мать, оживился.

— Не будет Данилыч доносить обо мне, — сказал он с уверенностью.

— Ой-ли? — усомнилась Татьяна Федоровна. — Твои бы слова да до бога дошли.

— Не будет, — определенно заявил Шилов. — Он меня не узнал. А узнал бы — тебе не сказал. Это точно. Снял бы трубку и донес.

— А что ему мешает сейчас донести? Догадка приходит, Мишенька, не сразу. Надо пуд соли съесть, пока догадаешься…

В этот день Шилов не ночевал дома. Одевшись потеплее, он прихватил с собой веревку и, дождавшись, когда стемнеет, ушел в лес.

Вернулся на рассвете с вязанкой веников усталый, с красными глазами и подпухшими веками. Мать открыла ему дверь, приняла веники и приготовила поесть. Уплетая за обе щеки свежие огурцы и запивая козьим молоком, Шилов невнятно пробормотал:

— Видел двух женщин-грибников.

Татьяна Федоровна втянула голову в плечи:

— А они тебя видели, дитятко?

— Нет. Я притаился за кустом смородины и пропустил их мимо.

Убрав со стола салфетку, он остановился возле матери, постоял и, прежде чем спуститься в подвал, с озабоченностью проговорил:

— Мне нужны, мама, черные очки.

Мать не поняла, зачем ему очки, и в выходной снова отправилась на базар. Она привезла очки и, когда Шилов примерил их, сказала:

— Ты, Мишенька, в очках почти не похож на самого себя.

Чтобы "почти" можно было заменить словом "совсем", он задумал отпустить бороду и перестал бриться. А пока…

Шилов вспомнил, что Ершов покупал для драмкружка актерские принадлежности. Взяв ключ от избы Власа Ивановича, он вышел на крыльцо.

Спустя полчаса кто-то осторожно постучал в дверь. При мерцании лампадки подслеповатая Татьяна Федоровна открыла дверь и в страхе попятилась от порога. В полумраке она увидела перед собой плешивого старикашку с жиденькой бородой, в очках, похожих на те, которые покупала сыну.

— Добрый вечер, хозяюшка, — пробасил незнакомец.

— Пусти, милая, переночевать странника, — и ползет в дверь.

— Куда прешь, козлиная борода? — преградила путь несговорчивая хозяйка.

— Пусти, хозяюшка, я хорошо заплачу.

— Пошел вон! — заупрямилась Татьяна Федоровна. — У меня не дом крестьянина. Поди в затон. Много вас тут шастает.

"Старик" захохотал удивительно знакомым смехом.

— Господи! — остолбенела Татьяна Федоровна. — Кто это?