Дезертир - Валериан Якубовский

— Не плачь, — утешили ее бабы. — Слезам горю не поможешь. В других семьях по три похоронки получили. Ничего не поделаешь — война…

— У меня-то, бабоньки, один сынок, да и погиб-то не на фронте.

— На фронте, не на фронте. Смерть везде одинакова… Разве что погибать в тылу для наших властей не так уж почетно. А для матери — одна малина.

После работы Татьяна Федоровна постучалась к Сидельниковым. Открыв двери в сенях, Мария Михайловна проводила ее в столовую комнату.

— Говорите, Татьяна Федоровна, как съездили, что узнали о Мише? — спросила хозяйка и, усадив гостью за стол, поднесла чаю с вареньем.

— Съездила, милушка. Спасибо. Все разузнала. У самого большого начальника была, — и залилась слезами. — Мишенька-то мой… утонул…

— Успокойтесь, Татьяна Федоровна, — проговорила хозяйка, искренне разделяя чужое горе. — Нельзя же все время плакать. Слез не хватит. Покушайте чайку с вареньицем — легче будет на душе.

Дотрагиваясь ложечкой до варенья и прихлебывая из блюдечка чай, Татьяна Федоровна окинула взглядом комнату и, не увидев Светланы, спросила:

— Где же ваша доченька, Мария Михайловна? Ведь я к ней пришла.

— В город уехала Сашу проводить. На фронт отправляют.

Татьяна Федоровна перевернула пустую чашечку на блюдце, отодвинула варенье и, перекрестив лоб, сказала:

— Про него-то я и принесла Светланушке весточку. Виделась с ним.

— Когда виделись? Где?

— Вчера, в Устюге, — ответила Татьяна Федоровна и уточнила: — На пароход конвоиры вели. Саша кланяться велел…

Распахнулась дверь, и расстроенной походкой вошла Светлана.

— Легка на помине, доченька. Богато жить будешь, заметила гостья, поднялась и вышла из-за стола.

Судя по подпухшим от слез глазам, можно было понять, что Светлана не встретила Ершова и съездила в город напрасно.

— Ну как, доченька?

— Не видела, мама, Саши, — заплакала Светлана. — Уехал…

Она искала его в военкомате, тогда как он находился в комендатуре. А пришла на вокзал — пассажирский состав, к которому прицепили товарный вагон с военными, проследовал на Коношу.

— Что ж я могу сделать? — схватилась за сердце Мария Михайловна. Вот Татьяна Федоровна пришла к тебе. Она вчера видела Сашу.

Светлана повеселела и подбежала к гостье, которую до этого как будто и вовсе не замечала:

— Правда, Татьяна Федоровна?

— Как не правда, милушка, — и она мигом воссоздала маленькую картинку случайной встречи и трогательного прощания с Ершовым в Великом Устюге.

Светлана радовалась сквозь слезы и осталась довольной, что услышала о Ершове от знакомого человека.

— Спасибо, Татьяна Федоровна, — сказала она, провожая гостью к калитке. — Утешили меня. Будто с Сашей поговорила.

Дома Татьяна Федоровна убедила сына, что Сидельниковы ничего не подозревают, сочувствуют ее горю и благодарят за дорогую весточку о Ершове.

У Шилова отлегло на сердце. Он глубоко вздохнул и закашлялся. Мать вспомнила о своем обещании и принялась за лечение. Достала пузырек ментола, таблетку аспирина, заварила малины, напичкала сына лекарствами, напоила малиновым чаем и, спеленав согревающим компрессом, уложила в постель.

Целую неделю провалялся он на отцовском тулупе в подвале. Вечером нюхал жженую хлебную корочку, натирал в носу чесноком, мазал ментолом, принимал аспирин, и болезнь отступила. Но Шилов жаловался, что у него стреляет в ухе, и Татьяна Федоровна укутала голову теплой шалью, отошла в сторонку, посмотрела на сына и ахнула:

— Ну, Мишенька. Весь — я. Ничевошеньки от Василия.

Да, Шилов очень похож на свою мать и лицом, и характером. Правда, мысли его роились несколько иначе — требовали духовной пищи. Недаром он, почувствовав безопасность под родительским кровом, часто вспоминал партизанский отряд, санитарное отделение, когда каждый день из его рук поступали Ивану Игнатьевичу сводки о положении на фронтах и партизаны с гордостью называли Шилова "рупором Москвы"… А теперь?

— Знаешь что, мама? Принеси мне какую-нибудь свежую газетку.

— Принесу, дитятко, принесу. Только не хворай.

На другой день в обеденный перерыв Татьяна Федоровна зашла в красный уголок и, увидев, что там никого нет, вырвала из подшивки последний номер "Известий", свернула и не успела сунуть за пазуху, как вошла заведующая, Фаина, белокурая девчушка лет шестнадцати, с большими навыкат бесцветными глазами и маленьким носиком, заостренным кверху.

— Тетенька, — сказала она. — Газет нельзя брать.

— Да мне редисочку завернуть, — схитрила Татьяна Федоровна.

Фаина взяла газетку из рук Татьяны Федоровны, посмотрела, что газета небрежно вырвана и подшить ее больше нельзя, сокрушенно сказала:

— Ладно, возьмите. Только больше не трогайте.

— Вот спасибушко тебе, доченька.

В тот же вечер Шилов набросился на измятые страницы и с такой жадностью впился глазами в рубрику "От советского информбюро", что Татьяна Федоровна перестала дышать, наблюдая, как сын пожирает каждую строку печатного текста, задерживает внимание на отдельных местах, чешет затылок и в недоумении качает головой. Углубившись в газету, он до полуночи просидел за чтением и спустился в подвал, когда в горницу вошла Валентина.

С этого дня в дом Шиловых потекли газеты самым невероятным образом. "Шестая держава" никак не могла подозревать, что за нею будут охотиться люди, пуская в ход и шестой палец. Татьяна Федоровна похищала газеты, где только могла: с директорского стола, в клубе запани, в библиотеке, оголяла уличные витрины, а однажды ухитрилась вытащить из сумки зазевавшегося почтальона. И Шилов читал, читал, читал.

Трудовые будни страны и победы на фронтах на многие часы уводили его от сознания того, кто он такой. Когда же вспоминал о своем затворничестве, становилось на душе гадко. Ведь он умеет управлять двигателями. Владеет радиотехникой. Отличный артиллерист. Любит трудиться. Наконец у него есть заслуги перед Родиной. Он подбил восемь немецких танков и мог бы после войны похваляться перед друзьями. Но тут-то с ужасом признал, что у него нет и не может быть друзей. Он даже лишен возможности встречаться со знакомыми людьми, которые знали и ценили его. Теперь он для них — "пропавший без вести". В лучшем случае — утопленник. В худшем — дезертир…

Газеты доносили до него отголоски многосторонней жизни, которой он испугался и от которой навсегда ушел в подполье.

Как-то, оставшись в запертом доме, он вышел на повить почитать и раскинулся на свежем сене. Пахло десятками знакомых с детства оттенков летнего разнотравья. Шилов отложил газету в сторонку и уткнулся головой в душистое сено. Терпкий запах мяты, перемешанный с ароматами зубровки и пырея, приятно дурманил голову. Так было хорошо дышать полной грудью, что не хотелось пошевелиться. Но вот что-то хлопнуло на чердаке. Шилов вздрогнул и выбежал в сени. Осторожно поднялся по лестнице на чердак. Бойкая струя ветра, проникшая в проем выставленной на лето рамы, сорвала с перекладины стропил старые вожжи, и они петлей вниз все еще раскачивались на ветру. Шилову почудилось, что виселица живая и, словно магнитами, притягивает его к себе, чтобы удушить.

— Ма-а-ама! — крикнул Шилов и свалился с лестницы…

Прошла еще неделя. Из интереса он следил за текущими событиями в стране и за рубежом. Но, так как газеты приходили в опытную с большим опозданием, его потянуло к живому слову радиодиктора, и Шилов решил восстановить детекторный приемничек, собранный еще в седьмом классе. Однако Татьяна Федоровна выбросила его из подвала на помойку вместе с картофельными отбросами, и Шилов стал нудить мать достать какой-нибудь батарейный приемник. Он знал, что приемники изъяты из личного пользования в начале войны. Но желание услышать Москву настолько было велико, что Татьяна Федоровна не устояла перед сыном и дала слово любым способом найти приемник.

В воскресенье она уехала в город на базар. Обошла ряды, где торговали овощами. Заглянула на толкучку. Там продавались вещи хозяйственного обихода. В конце прилавка, на отшибе, Татьяна Федоровна увидела потертый ящик со стеклянной шкалой и тремя клавишами. Лицевая сторона ящика была обтянута желтой с бугорками обшивочной материей.

— Что это за штуковина? — спросила Татьяна Федоровна хозяйку — старую женщину с седыми волосами, торчавшими из-под черного платка.

— Был приемник, — ответила хозяйка, — а сейчас — не знаю. Убили моего сыночка на фронте. Некому теперь приглядывать за приемником. Купите, милая. Не дорого возьму.

— А куда мне такое дерьмо? — поморщившись, сказала Татьяна Федоровна.

— Выбросите нутро, приделаете крышку — будет хорошая хлебница.

Торговавший рядом сосед рассмеялся:

— Хлебница-то теперь, гражданка, никому не нужна. Паек-то он и без хлебницы не залежится и не загустеет.