Дезертир - Валериан Якубовский

Дневальный доложил о гражданке Шиловой и, вернувшись, с порога сообщил, что начальник училища ждет ее в кабинете и рад с ней встретиться.

Держа обеими руками извещение, как драгоценную реликвию, которая может упасть и разбиться, Татьяна Федоровна с заплаканными глазами, натертыми луком, вошла в кабинет и, низко поклонившись хозяину, сказала:

— Здравствуешь, служивенькой.

— Здравствуйте. Проходите. Садитесь.

Татьяна Федоровна присела на кромку дивана, достала платок, высморкалась и с нетерпением начала ожидать, когда заговорит хозяин.

Начальника училища заинтересовала встреча с этой женщиной. Любая неосторожность в ее поведении могла быть воспринята полковником как фальшь матери, пришедшей пронюхать, что думают в училище о ее сыне. Этого боялась Татьяна Федоровна. На это рассчитывал и полковник. Он вглядывался в ее лицо, старался угадать мысли, тщательно взвешивал каждое сказанное ею слово. Придвинув к себе личное дело Шилова и пролистав несколько страниц, он назвал посетительницу по имени-отчеству и с участием спросил:

— Вы, конечно, по поводу сына?

— Как же, родимый, — заплакала Татьяна Федоровна. — Одна у меня заботушка — сыночек. Царство ему небесное. Хоть бы одним глазком взглянуть на его могилушку… Где она?

Этот вопрос застал полковника врасплох. Он не знал, как на него ответить, и сам спросил:

— Разве вы извещения не получали?

— Получали, родименький, получали. Потому и приехали. Вот оно.

— Позвольте. Здесь черным по белому написано: "Пропал без вести".

Татьяна Федоровна затряслась, зарыдала во весь голос, поднялась с дивана и, придерживаясь за спинку кресла, подошла к столу:

— Лукавый же ты человек, служивый. Я старая женщина, неграмотная, глупая и пропажи твоей не понимаю. Ты прямо скажи, куда девал сына? Да не виляй хвостом. Сердце матери — вещун. Оно чует правду.

Полковник не потерял самообладания, хотя никто еще не ставил его так низко, как поставила Татьяна Федоровна, и он ничего не мог сделать, потому что она женщина. Он подошел к ней с графином:

— Успокойтесь. Татьяна Федоровна. Не надо так отчаиваться. Выпейте водицы. Ну, трагическая случайность. Недосмотрели. Простите, — и он рассказал все, что было известно ему о ночном ЧП по материалам дознания, следствия и трибунала. Татьяна Федоровна сопровождала рассказ полковника потоками слез и бесконечными выкриками, доходившими до истерики:

— Значит, утонул?

— Выходит, так…

— Утонул… Господи! сыночек мой родной. Кровинушка моя бесценная. Утонул… — она дико повела вокруг себя глазами, в бешенстве вырвала клок волос на голове и в бессилии повалилась на край кресла. Сомкнутые веки и восковая бледность лица говорили о том, что наступил глубокий обморок.

Хозяин испугался. Поднял выпавший из ее рук носовой платок, от которого несло луком, облил из графина водой, слегка отжал, положил больной повыше переносицы и подбежал к окну. Опустив фрамугу, он на мгновение задумался и, взявшись за шпингалет, распахнул створку окна. В комнату ворвалась свежая струя воздуха, раздувая шторы и листая на письменном столе личное дело Шилова. Полковник закрыл папку и прижал ее тяжелым пресс-папье. Плеснув в стакан воды, он сделал попытку разжать больной зубы. Но это ему не удалось, и он обрызгал ее холодной водой.

Татьяна Федоровна пришла в чувство и поднялась на ноги.

— Не обессудь, служивый. Всякое с человеком бывает. Что поделаешь. Сыночек-то у меня один. Каждому жаль своего дитяти.

— Сочувствую вам, Татьяна Федоровна, и прошу извинения, что так получилось. Виноват. Но помочь ничем не могу. Мертвого не воскресить.

Поблагодарив начальника училища, что сказал "правду" о сыне, она низко поклонилась ему и собралась уходить:

— Прощевай, служивенький. Не поминай лихом, — сказала Татьяна Федоровна. — Хороший ты человек. Дай бог тебе здоровья, — и подалась к порогу.

— Минуточку, — придвигая к себе телефонный аппарат, остановил ее начальник училища. — Вы извещение забыли. Оно вам еще пригодится.

— Ой, спасибо, родной отец. Хорошо, что напомнил,

— вернулась Татьяна Федоровна, взяла извещение и еще раз поклонилась.

— Может, вас до пристани на машине подбросить?

— Спасибочко, родненький. Как-нибудь сама доберусь,

— сказала она и закрыла за собой дверь кабинета.

Выпроводив посетительницу, полковник Александров смахнул с лица капельки пота, вздохнул и дал строгую оценку только что закончившемуся визиту, но ничего фальшивого в поведении этой женщины не увидел. И не увидел, может быть, потому, что женская душа для военного, привыкшего общаться с мужским полом — потемки. Он поверил в искренность переживаний Татьяны Федоровны и пришел к выводу, что курсант Шилов все-таки… утонул…

Татьяна Федоровна иначе оценила свои луковые слезы. Ей показалось, что начальник училища хитрит перед ней, преподнося успокоительные пилюли, и сама пошла на очередную хитрость. Увидев, что рука его лежит на телефонной трубке, что он собирается куда-то звонить и ждет, когда выйдет назойливая посетительница, Татьяна Федоровна, взяв узелок, оставленный у дневального, вышла на крыльцо. Заметив недалеко от раскрытого окна у стены дома скамейку, она бочком подошла к скамейке, осмотрелась вокруг, присела на край скамейки и начала медленно перешнуровывать ботинок.

— Здесь нельзя, гражданка, сидеть. Пройдите дальше!

— потребовал второй дневальный, стоявший у калитки, ведущей в Парк культуры и отдыха.

— Ничего, сынок, — ослушалась Татьяна Федоровна.

— Я только переобуюсь. Всю ногу истерла, дитятко. Идти не могу.

Из открытого окна кабинета начальника училища доносились до ушей Татьяны Федоровны обрывки телефонного разговора с прокурором:

— Да-да! Мать курсанта Шилова, — уловила она. — Смею вас уверить. Так вести себя мать дезертира не может. Убежден. Да, Шилов утонул… Невзоров? Прокуратура вправе пресечь его беспочвенную затею. Согласен. Всего доброго.

Завязав шнурок, Татьяна Федоровна поднялась со скамейки, проковыляла мимо дневального и вышла на аллею парка. Подслушанный телефонный разговор воодушевил ее. Она несколько раз повторила его про себя, чтобы запомнить из слова в слово и порадовать сына, что ему больше не угрожает преследование. Одного орешка ей не удалось раскусить: кто такой Невзоров. Но она предположила, что это следователь, который допрашивал Ершова и требовал у прокурора согласия возбудить уголовное дело против ее сына… Теперь действия Невзорова пресечены как беспочвенные.

Дальнейшие события дня в Великом Устюге развертывались не в пользу Татьяны Федоровны. Она чуть не погубила сына своим болтливым языком.

Возвращаясь к речному вокзалу, Татьяна Федоровна у здания городского Совета увидела толпу притихших людей, собравшихся у репродуктора послушать дневную сводку Совинформбюро. Женщины со слезами радости поздравляли друг дружку с успехами наших войск на Курской дуге. Не думала Татьяна Федоровна, что там ожидала ее самая большая неприятность.

— Что, бабоньки, уши-то поразвесили? — спросила она у маленькой старушонки, которая, вытирая слезы, все еще с надеждой смотрела на уличный динамик, ожидая новых приятных сообщений. Но голос диктора уже умолк. Из репродуктора полились звуки маршевой музыки.

— Наши детушки Белгород и Орел ослобонили, — с гордостью проговорила старушка и, приглушив голос до шепота, добавила: — Вечером в Москве из пушек стрелять будут… Вот что…

— Ну и пускай стреляют бездельники! — с явным осуждением отозвалась Татьяна Федоровна. — А ты-то что, старая, нюни распустила?

— Постыдилась бы, молодица, — обиделась старушка. — У самой-то, небось, сынок-от на фронте. Неужто сердце у тебя каменное?

— Что не радуешься, деревня? — грудью преградила Татьяне Федоровне путь крупная женщина с насмешливым выражением лица. Это была Авдотья Никандровна. Рядом стоял Сережа Меньшенин. Последний месяц он жил по-прежнему в доме деда Евсея и почитал Авдотью Никандровну второй нареченной матерью. Она помогала ему по дому, стирала белье, подавала ценные советы, как жить. Возвращаясь с ночной смены, Сережа задержался у проходной, чтобы вместе с Авдотьей Никандровной идти домой. И вот они у репродуктора.

Татьяна Федоровна попятилась к толпе, но не испугалась. Ей очень хотелось прополоть густые, как лен на ухоженной почве, седеющие волосы вздорной устюжанки, изрядно поцарапать насмешливую рожу и доказать, что "деревня" тоже не лыком шита и умеет за себя постоять. Но Татьяна Федоровна и тут схитрила. Решила разжалобить толпу, вызвать к себе сочувствие падкого на слезы женского окружения и загрести жар чужими руками, так как по своим, неровен час, могут ударить в отделении милиции.

— А что мне радоваться, — сказала она со слезами, Нет у меня, бабоньки, радости. Сырая землица ее отняла. А сердцу не прикажешь радоваться, коли оно слезно плачет. Сыночек-то у меня… погиб…