«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

много. Возможно, половину или три пятых – или две пятых, что-то в этом роде. Стихотворение длинное, трудное. Что ж, все шло трудно, я хочу сказать, подкидывало трудные задачи. Поиск верного решения требовал очень серьезной, очень усердной, долгой работы.

Иосиф спросил, смогу ли я доделать перевод за две с половиной недели. Я сказал, что это совершенно невозможно. «А как же Тони? – спросил я. – Что он скажет, если вы не опубликуете его перевод?» Он сказал: «А, ну-у… он может поместить его в книгу своих стихов». Возможно, Тони поступил бы так, но, я уверен, его бы это возмутило. Неприятный был эпизод.

Мне бы хотелось, чтобы вы завершили работу над своим переводом. Полагаю, все мы выиграли бы от возможности проанализировать оба перевода – нам вообще нужно больше переводов произведений Бродского. Тот эпизод выглядит еще досаднее, когда вспоминаешь, что к тому времени вы уже опубликовали «Бабочку» – работу, которая, на мой взгляд, еще отчетливее продемонстрировала, что вы – один из выдающихся переводчиков Бродского.

«Бабочка» («The Butterfly»)

В 1921 году в Кембридже Набоков написал стихотворение «Бабочка (Vanessa antiopa)». Вот его концовка:

Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,

крылья узнаю твои, этот священный узор [165].

В 1973 году Иосиф Бродский написал в ответ свою «Бабочку». Это, очевидно, случай, когда один поэт говорит с другим. Для Бродского это стихотворение стало шедевром – но и для вас тоже. Многие считают «Бабочку» вершиной вашей переводческой работы.

Что ж, время от времени, знаете ли, я от кого-нибудь получаю замечательные отзывы, какие-нибудь маленькие приятные новости о моих переводах. Собственно, так было всего пару месяцев назад. Я никогда не общался с ней ни лично, ни по телефону, но приглашенный профессор из России, прекрасный ученый и прекрасный человек, в то время работавший в колледже в Миннесоте, пересказал ее слова. В электронном письме мой коллега Рэндолл Пул[166] написал: «Карен Розенфланц с восторгом рассказывала мне о красивом глубоком переводе „Бабочки“ Бродского, который прочитала. Это ваш перевод, и он действительно красив».

Когда в 1979 году Иосифа Бродского попросили назвать его стихотворения, которые он любит больше всего, он назвал «Бабочку» и еще одно. (Второе – «Письма династии Минь».)

В книге «Joseph Brodsky: Conversations» он рассказал, как появилось это стихотворение. «Я пытался соединить две сущности – Беккета и Моцарта. Много лет назад, в России, я ухаживал за одной девушкой». Кстати, сведущие люди сказали мне, что этой «девушкой» была Марина Басманова, мать его сына, женщина, которой он посвятил много стихотворений.

«Мы ушли с концерта, концерта Моцарта, и когда мы бродили по улицам, она сказала мне: „Иосиф, в твоей поэзии все прекрасно“ и прочее, „но тебе никогда не осуществить в стихотворении ту легкость и при этом тяжесть, какая есть у Моцарта“. Это меня как-то озадачило. Я хорошо это запомнил и решил написать стихи о бабочке». Он добавил: «Что ж, надеюсь, у меня получилось. И Джордж Клайн замечательно перевел эти стихи» [167].

Я помню кое-что из того, что он говорил об этом стихотворении и Моцарте. Частично эти слова записаны, и теперь что-то хранится в Йеле, но у меня, конечно, есть копии. Я, вероятно, уже говорил вам, что он написал подробные комментарии к моему черновому варианту «Бабочки», на две или три страницы. К этому вопросу относится комментарий: «Просто думайте о Моцарте и Беккете». Ниже в том же письме он написал: «Вам необязательно включать сюда Беккета. Абсурд уже есть в Моцарте». Другими словами, он утверждал, что Моцарт уже достаточно ярок и силен, чтобы его включить, и вызывать дух Беккета не понадобится. Он думал о классической структуре. Моцарт: разумеется, это и есть та самая фигура, фигура бабочки, которую образуют строфы, и своего рода абсурдность.

Помню, он где-то, может быть в интервью, сказал: «Что ж, вы хотели что-то узнать о структуре. Хотите знать, как выстроить стихотворение? Изучайте Моцарта». Да, он полностью разделял ваше мнение. Он действительно любил законченные структуры – по-моему, вы можете так утверждать – и в музыке, и в архитектуре.

В «Таймс литерари сапплмент» от 17 октября 1980 года Генри Гиффорд написал, что это «превосходный перевод замысловатого стихотворения», отметив, что «идентичная форма может использоваться удачно, когда переводчик отзывается на движение стихотворения в ее нерушимых рамках». Он процитировал эту строфу:

Should I say that, somehow

you lack all being?

What, then, are my hands feeling

that’s so like you?

Such colors can’t be drawn

from nonexistence.

Tell me, at whose insistence

Were yours laid on?

Since I’m a mumbling heap

of words, not pigments,

how could your hues be figments

of my conceit?

Иосиф почти не правил этот перевод… Или все-таки правил?

Однажды, когда я допустил, чтобы в ранний черновик моего перевода «Бабочки» прокрались одна-две чересчур «романтических» строки, Иосиф сказал что-то вроде: «Это нам не нужно. В форме стихотворения предостаточно романтизма», подразумевая, что все короткие строки выровнены по центру страницы.

Я так много говорил о тех вариантах своих переводов, которые до издания в книгах публиковались в журналах, поскольку, как вы, возможно, догадываетесь, в промежутке между журнальной и книжной публикацией, почти во всех случаях, в текст вносились существенные правки, в основном с подачи Иосифа.

Насколько помню, «Бабочка» – единственное исключение. Вариант 1976 года в «Нью-йоркере» и вариант, напечатанный в «A Part of Speech», совпадают.

Я его вам пришлю, если вы не видели публикацию. Помните, что написал в 1980 году британский критик Генри Гиффорд в «Таймс литерари сапплмент»? Это он в своей рецензии на «A Part of Speech» написал, что Бродский и я – лучшие переводчики Бродского. Зак прислал мне рецензию в прикрепленном файле, но в файле проблема в том, что две строфы из моего перевода «Бабочки» – они там цитируются – сдвинуты к левому краю страницы и выглядят криво. Выглядят совсем не так, как надо.

Поразительно, как это мелкое изменение при типографском наборе разрушает «моцартовскую» утонченность и прозрачность стихотворения. А можно сказать и наоборот: поразительно, как этот прием Бродского с выравниванием всех коротких строк по центру страницы подчеркивает моцартовскую утонченность и прозрачность стихотворения.

И то же самое произошло, кстати, когда объявили о Нобелевской премии и