Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

стол. Володя предложил отставить дела с завтраком и отправиться закусить в соседнее маленькое кафе «Норис». Хозяин кафе на Леопольдштрассе приветствовал Старика и его компанию весьма любезно: «Добре дошли, доктор Иорданов, госпожа Марица!» Старик, поздоровавшись, объяснил:

— Живем здесь по болгарскому паспорту, вот хозяин и выучил по-болгарски. Привлекает клиентуру. Я здесь студент-фармацевт, Дмитрий Иорданов, двадцати трех лет, похож? — посмеивался он.

— По-моему, можно дать, как ты, Зина, думаешь?

— Конспирация заела, — пожаловался Старик. — Гартинг в Берлине не дремлет, все докладывает в Петербург. Думаю взять себе литературный псевдоним — Ленин.

За едой, под шлепанье соседских карт, стук костей и ладоней, конечно, налегали больше не на пиво, а на разговоры. Старик обрисовал положение с «Искрой». Здесь же, в Швабинге, жили Мартов, Потресов и Засулич. Плеханов и Аксельрод, обитавшие в Швейцарии, да и Вера Ивановна Засулич большого значения «Искре» не придавали, для них главной была газета «Заря». Плеханов требовал перенесения редакции «Искры» в Швейцарию. Старик был категорически против, он хотел, чтобы «Искра» издавалась вне шумных эмигрантских перекрестков. Плеханов усматривал в этом некое подобие бунта и «Искре» не особенно помогал.

Встретились и со старым приятелем Юлием Мартовым. Тот по-прежнему был блестящ, остроумен, все схватывал на лету — журналист божьей милостью. Мартов забросал их вопросами. Он очень любил «Искру», много работал в ней, обожал Веру Ивановну. Но больше всего любил говорить. Его речь, вдохновенная, яркая, пересыпанная блестками остроумия, могла продолжаться часами. Старик этого уже не выдерживал.

Потресов был важен, деловит, с ним Кржижановские почти не общались. Не удалось толком поговорить и с Верой Ивановной.

Впрочем, Старик активно препятствовал их «светскому» времяпрепровождению, стремясь скорее засесть с Глебом и Зинаидой Павловной за насущные дела.

— Давайте посмотрим, — говорил Старик, — что у нас сейчас делается с «Искрой», как она собирает силы. Как содействует будущей борьбе против самодержавия и власти капитала? Как осуществляется тот план, о котором говорили мы с тобой, Глеб, на енисейском берегу? План построения партии рабочего класса? Есть уже несколько групп, сплотившихся или сплачивающихся вокруг «Искры»: это социал-демократы Пскова, Полтавы, Уфы. С полгода как начали работать группы в Киеве, Москве, Орехово-Зуеве, потом в Петербурге, Астрахани, Баку. Есть Южный отдел «Искры» в Харькове, Северный — в Вильнюсе. Нет одного — четкого внутрироссийского руководства. Посмотрите, что пишет нам из Москвы искровец Бауман по кличке «Грач»: «Без Центра мы ничего не сделаем». И он прав. Этот центр должен быть организован, и лучше всего — в Самаре. Она на перепутье — между Европой и Азией, не входит в «минус тридцать семь». Все бойцы, закаленные в Сибири, пройдут через нее, получат инструкции и поедут, вооруженные, в свои города. Через Самару мы засеем всю Россию семенами «Искры»…

Поселились у «Ильичей». Надежда Константиновна отвела им самую лучшую комнату — столовую-гостиную. Рядом светилась дверь Старика: он допоздна работал. В соседней комнате тяжело ворочалась и кашляла Елизавета Васильевна. Глеб вспомнил о матери: как она там с Тоней, Базилем?

Наутро Надежда ушла за письмами из России, Елизавета Васильевна и Зина занялись завтраком, Володя и Глеб детально обсудили состав и план работы будущего Самарского центра «Искры».

Надежда Константиновна скоро вернулась, принесла от доктора Лемана целую кипу писем, и Володя скрылся за дверью, нетерпеливо перебирая их, сортируя, откладывая, выписывая…

Глеб читал первые наброски будущей книги «Что делать?». Внезапно Старик вышел из комнаты хмурый, сосредоточенный. Взяв Глеба за руку, обнял за плечи, как давно не обнимал, нежно, с участием, крепко. Сказал, не глядя на него:

— Глеб, твоя матушка умерла. Надо крепиться, Глебася, крепиться надо…

Но Глеб не смог справиться с собой, зарыдал, бросился на бедный диванчик…

Старик несколько дней пытался отвлечь его работой, пригласил поехать вместе в Цюрих — на «Объединительный» съезд заграничных социал-демократических организаций, на совещание с остальной частью редколлегии «Искры» — с Плехановым и Аксельродом.

Плеханов был красив, подтянут, выдержан, остроумен. Он полностью контролировал себя и все время как бы тщательно наблюдал за собой со стороны. И немного любовался собой. Вера Ивановна толкала Зину в бок, указывала на Плеханова глазами. «Каков? — спрашивала безмолвно. — Титан. Прометей». Иногда Плеханов зажигался, его непременные остроты приобретали злость, перец, глаза вспыхивали, и вот чудится уже — он как четверть века назад развертывает над толпой у Казанского собора в Санкт-Петербурге красное знамя свободы…

Впрочем, и Глеб и Зина заметили, что он то и дело обращался к их краю стола, иной раз неосознанно ловил реакцию Старика, сразу отзывался на его реплики, интересовался именно его, а не чьим-нибудь мнением по различным каверзным вопросам.

«Какие могучие и талантливые люди, — думалось тогда Зинаиде, — как они дополняют друг друга! Как они нужны друг другу, России! Такую могучую кучку не расколоть, не столкнуть с избранного ею пути! И еще — как хорошо, что все они находятся в сердечных отношениях. Это так помогает работе! Поистине непобедимая армада!»

Пора было Глебу с Зинаидой Павловной возвращаться в Россию. Ильич напутствовав Глеба:

— Чтобы назначать агентов, смотреть за ними, объединять и руководить на деле, для этого надо везде бывать, летать, всех видеть… Для этого нужна артель практических организаторов и вожаков, а ведь у нас нет их, то есть есть, конечно, но мало, мало… Ведь в этом все горе наше. Только одно утешает: значит, жизненное дело, если оно растет и явно растет, несмотря на весь этот хаос, значит, перебродит, и хорошее вино будет.

Когда ехали назад по Европе, все казалось уже не таким сумрачным, унылым и безнадежным, хотя чем ближе к России, тем холоднее становилось, дождливее, ветренее.

СНОВА В САМАРЕ

Они снова в Самаре. Здесь все, казалось, было по-старому, но капитал наступал уверенно. На пристанях, на «Самолете» по-прежнему сгружался туркестанский хлопок, но его стало много, очень много. Коншин и другие московские фабриканты начали возделывать его и обрабатывать на новой, капиталистической основе. Из Баку поступали грязные лоснящиеся цистерны с нефтью. Русские ткани, особенно ситец, шли через Самару в Персию, Афганистан, Маньчжурию и даже дальше — в Китай. Были они известны и в Европе. Капитализм, разрушая по пути праотцовские формы производства и насаждая новые, забрался уже далеко за Волгу, за Урал, к Амуру, Шилке, в непролазную тайгу в зловонные топи, в песок пустыни, в глубь самой земли, извлекая и оттуда полновесный золотой рубль.

Самару редко минуют политические ссыльные, возвращающиеся домой. Нужно выправить документы, направить на работу, достать деньги. Город оживлен, многолюден — одна Волга чего стоит! Самаре, можно