Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

со Стариком, играющим «в уме», далее — Зинаида и Надежда.

Глеб сидел рядом с Шаповаловым, петербургским рабочим. легко определявшим в полях голубые стебли дикого ириса, не пропускавшим ни желтой гладкой лилии, ни напыщенного пиона, ни кукушкиного одинокого крика, ни особо черного ворона, ни совки, ни жарка. В низинках, где, несмотря на лето, дыхание выдавалось облачком пара, он замечал запрятавшиеся в глубокую тень голубые колокольчики, и красный с синим «венерин башмачок», и розовый цветок увядающего шиповника. Прямо из-под придорожных кустов то и дело с шумом, пылью, теряя перья, тяжело вспархивали встревоженные куропатки. Цвета угасающего лета, грусть по уходящему, печаль неизбежной утраты.

— Хвоей смолистой пахнет, — сказал Шаповалов, — набегает грусть.

Крепкие сибирские лошадки все бежали и бежали неторопливо, Глеб смотрел, как медленно парит над ними орел: нет, целая стая орлов, — он видел их сквозь разлапистые верхушки гигантских, в несколько обхватов сосен, но лес постепенно стал редеть, дорога круто забрала влево, и за поворотом потянулись деревянные домики безрадостного села.

Ванеев был очень, очень плох. Он страшно исхудал, глаза его горели совсем уже неземным огнем, хотя ум был остр и язвителен как никогда. Он кашлял кровью и отхаркивал по кусочкам свои легкие. В болезнь совершенно не верил — он был полон планов, Доминика ждала ребенка. Анатолий мечтал поехать в Крым, где он, конечно, совершенно вылечится. Он горел нетерпением обсудить «Кредо» и, более того, резко осудить его авторов, он рвался в бой, и стоило больших трудов уговорить его не вскакивать с постели и не бежать тотчас к Лепешинским, где должно было состояться предварительное обсуждение.

У Лепешинских под самодельным, работы хозяина, портретом Маркса, на стульях, табуретах, ящиках разместились ссыльные марксисты. Прений было немного, но Старик, зорко разглядев колебания и нерешительность отдельных революционеров, утверждал, что ответ на «Кредо» нужно дать обязательно, что с обывательским чувством примиренчества, сидящим в некоторых, — и он посмотрел на Глеба, — нужно бороться, нельзя быть мещански ограниченными и мягкотелыми тогда, когда эго касается революции. Ради революции нужно найти в себе силы поссориться даже с хорошими людьми, если они совершают ошибки.

Затем Ильич стал говорить непосредственно о «Кредо».

— Когда госпожа Кускова утверждает, что рабочие в Западной Европе никогда не принимали участия в политической борьбе, — это ложь! — говорил он страстно. — Когда она говорит, что марксисты игнорируют экономическую борьбу, — она искажает марксизм. Когда она утверждает, что создание в России самостоятельной политической партии рабочего класса было бы равносильно переносу на нашу почву чуждых нам задач, она обнаруживает невежество относительно прошлого русского революционного рабочего движения, — продолжал он. — «Кредо» Кусковой — это попытка направить российское рабочее движение по узкому экономическому руслу под видом борьбы за «правовые реформы», передать в руки либерально-буржуазных элементов руководство политической борьбой рабочего класса. Идти по этому пути для русского марксизма было бы равносильно политическому самоубийству! — закончил он и приступил к чтению уже заготовленного заранее «Протеста российских социал-демократов».

«…Мы считаем себя обязанными… предостеречь всех товарищей от грозящего совращения русской социал-демократии с намеченного уже ею пути, именно: образования самостоятельной политической рабочей партии, неотделимой от классовой борьбы пролетариата и ставящей своей ближайшей задачей завоевание политической свободы…»

Окончательное подписание резолюции состоялось у постели Ванеева. «Антикредо» Старик каждого заставил переписать от руки и затем разослать. Постановили послать «Протест» Плеханову для опубликования, разослать по селам, где томились политические ссыльные, собрать подписи. Старик послал его Потресову в Вятскую губернию, Юлию Мартову — в Туруханск.

…Ванеев умер 8 сентября, а 10-го товарищи хоронили его на деревенском кладбище. Продолжался страшный счет, безжалостный счет слепой мести, причудливо избирающей жертвы.

В начале сентября Кржижановские прощались с Минусинском — окончилась длинная цепь бюрократических мытарств. В апреле инженер Золотилов, начальник VII участка службы пути, подтвердил, что «приезд инженера-технолога Глеба Максимилиановича Кржижановского в г. Нижнеудинск весьма нужен для поступления здесь на службу ремонта пути».

Условия, при которых генерал-губернатор разрешил переезд в Нижнеудинск, были таковы: во-первых, Глеб лишается казенного денежного пособия, во-вторых, вся ответственность за возможные последствия такой вольности и наблюдение за его, Кржижановского, поведением должно было взять на себя железнодорожное начальство.

14 сентября 1899 года после дороги, отнявшей неделю (выехали 8-го), Кржижановские прибыли в город Нижнеудинск Иркутской губернии. Сначала Глебу дали место слесаря, и с 1 октября 1899 года он стал представителем рабочего класса!

Однако долго работать слесарем ему не пришлось — повышение в должности! Он сдает экзамены на помощника машиниста первого класса, накатывает на паровозе положенные 3 тысячи верст и получает право вести составы по новой магистрали. Стальные угловатые рычаги машины послушно подчинялись ему, он почти физически ощущал различные органы паровоза как продолжение его слабого человеческого естества: мощь парового сердца, прожорливость малинового окошечка глотки, мельканье масляно лоснящихся полированных поршней, шершавых кривошипов, резкий гудок, прорывающийся сквозь сипение. Он чувствовал себя властелином тайги, и даже синяя фуражка жандарма, непременно оживляющая пейзаж перрона, рядом с красной фуражкой начальника станции уже не так пугала его — осталось немного, каких-нибудь дна месяца до конца ссылки! А потом… свобода, свобода, свобода! Впрочем, есть некоторые затруднения. Срок гласного надзора Зинаиды кончался не в феврале 1900-го, как у него, а уже в новом, двадцатом столетии — в марте 1901 года.

Отпустят ли ее с ним? Учтут ли то обстоятельство, что она добровольно променяла более легкие условия ссылки в Астраханской губернии на куда более суровую жизнь в Сибири?

Тревога этих мыслей не могла заглушить у Глеба острой радости бытия, предвкушения большой работы.

Как-то, гуляя с Глебом по берегу ночного Енисея, Старик поделился с ним планом создания общерусской социал-демократической газеты. Газета должна явиться организующим началом для множества революционных групп самого различного направления, работающих зачастую без четких теоретических представлений и плана. Им необходимы единые теоретические позиции, правильная перспектива борьбы. Глеб, конечно, примет в этой борьбе самое живое участие.

Чем он будет заниматься после ссылки? Писательским ремеслом? Бичевать пороки общества всесильным глаголом, звать на борьбу? Глеб верил в силу образного слова. (Рожденное в муках правдивое слово не сгинет бесследно, и в доле суровой затлеет, как искра вдали, за горами. И вдруг разгорится пожаром над нами! Как голос призывный, как звуки набата проникнет в палаты, промчится по хатам. И льды вековые расплавит как пламя, взовьется над миром как гордое знамя. Проносятся годы своей чередою и смену людскую влекут за собою. Исчезнет глашатай, а слово — живет. Бодрит и волнует. И сердце нам жжет…)

Он выбрал свой путь — путь рабочего класса.

Перспективы борьбы