Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

до улиц Троицкой, Николаевской, Симбирской, Самарской, куда чаще всего придется ходить на работу.

Слежка за Бородзич пока ничего особенного не давала. Ходила на рынок, по лавкам. Все, кому она сказала хоть слово, на примете, за каждым смотрят. Пока нет ничего. Порет горячку Сергей Васильевич, столько дел в столице, а он сидит, мышей не ловит, и мы с ним скучаем, жизнь проходит.

Неправильные были эти слова, несправедливые, ненужные. Зубатов свое дело знал хорошо, недаром был некогда народовольцем, всю школу конспирации прошел на практике, все виды шифровок знает, потому что сам шифровал, и вредность всего этого народовольческого народонаселения империи хорошо осознавал. Это серьезные враги, каждый — потенциальный убийца, не то что социал-демократы со своими воззваниями и газетенками. Трусы. Он в свое время…

Вот сейчас, например, поймали на границе некоего Влюменфельда с бумагами, с шифровками, с адресами. Взяли тихо, никто ничего не заметил. Взяли с транспортом литературы в Радзивиллове, отправили в киевскую тюрьму. Записи уже расшифровываются, выплывает много адресов и кличек. Теперь уже кое-что можно сказать и о структуре искровских организаций, и о методике шифрования. Немного, конечно, но и это сгодится. Жаль, что приходится отвлекать силы от настоящих врагов — опасных и отчаянных, на все способных народовольцев и их союзников. Ратаев их, по-видимому, недооценивает, как переоценивает все эти искровские группы.

— Вам телеграмма из Петербурга, ваше высокоблагородие. Прикажете расшифровать?

— Поскорее.

Точно — от Ратаева.

«Благоволите телеграфу предложить филерам Самаре учредить тщательное осторожное наблюдение Иваном Ефремовым Рябовым Молоканский сад дача четыре желательно выяснить кто через него получает заграничную корреспонденцию дело очень важное подробности почтой Ратаев».

— Пишите телеграмму.

— Слушаюсь.

«Самара начальнику губернского жандармского управления благоволите приказать нашим филерам учредить тщательное осторожное наблюдение за Иваном Ефремовичем Рябовым Молоканский сад дача четыре и выяснить кто через него получает заграничную корреспонденцию дело очень важное Зубатов».

Вечером того же дня в номере Шемякина в городе Самаре на имя Андрея Тимофеевича Ваганова поступила следующая телеграмма:

«Сейчас сходи Филиппу получишь комиссию на товар Серебряков 19 марта 1902».

Телеграмма вызвала большое замешательство в номерах, беганье по коридорам, полусонный Ваганов, обмахнув слегка сапоги, пошел в губернское жандармское управление, по привычке проверив, не следит ли кто. Полученный адрес его расстроил — Молоканский сад! Господи святый! Раньше все было под боком, а теперь надо посылать еще и в дачную местность, версты за полторы.

Как только на следующий день Ваганов увидел Ивана Рябова — Рыжего, он сразу понял, что случай сложный. Рыжий то ли конспиратор был уж очень хитрый, то ли просто пьянчуга заурядный, недостойный не то что слежки, но и слова доброго. Бродит по городу, целыми днями сидит в пивных, в общем, ничего примечательного.

«Да, — рассуждал в тоске Ваганов, — не принесет такая. слежка успехов ни Летучему отряду, ни ему лично. Все слишком непонятно».

Непонятно было не только ему. Непонятно было и самому Зубатову. Непонятно до тех пор, пока не получил он обещанного письма от Ратаева. «…Поспешаю препроводить Вашему Высокоблагородию копию расшифрованного химического письма с подписью «Катя»… по конспиративному адресу Рябова, в Самару.

Это письмо, если им надлежащим образом воспользоваться и разработать, может дать в наши руки всю организацию «Искры»…»

В письме Кати говорилось следующее:

«…Не писали вам после 4 марта потому, что не имели адреса. Письмо от 1 1/2 п[удах] лит[ературы] получили, но сейчас не можем исполнить просьбы благодаря повальным арестам… Подробности изложу в конце письма, а теперь о Саше (съезде)…

Кто из вас познакомится с Сашей (поедет на съезд) и т. д. познакомится ли с ним Бродяга, Грызунов, Курц?.. Выло бы чрезвычайно важно, чтобы Грызунов… повидался до знакомства с Сашей с Семеном Семеновичем (Северным Союзом), ибо он хотя и очень расположен к нам, но для того, чтобы он решился действовать решительно, надо с ним еще хорошенько столковаться. Пусть Грызунов съездит к нему, адрес — Воронеж, Садовая ул., собственный дом, Софья Александровна Мартынова. У этого лица попросить вызвать кого-либо из американцев, лучше всего Любимова, его можно найти также в губернской земской управе, где он служит… Пароль к американцам: «Есть у вас «Воскресение» Толстого?», ответ: «Нету, но есть «Дурные пастыри» Мирбо». Таким путем доберетесь до Семена Семеновича…»

Тут только, прочтя письмо, Зубатов оценил важность и его, и важность поимки Блюменфельда, находящегося сейчас в киевской тюрьме.

…Подходя к дому Мартыновой на Садовой улице в Воронеже, бывший революционер, пошумевший в 80-х годах, а ныне агент охранки Менщиков повторил мысленно все то, что так настойчиво внушал ему директор департамента полиции Зволянский: не адрес, не пароль, а основную задачу: выловить воронежских «американцев», а потом от них — в Северный Союз, они скажут адреса, затем под видом наборщика и печатника «Искры» Блюменфельда — в Самару, а уж там и до Кати доберемся. Придется, видимо, поехать и в Мюнхен, но уже под другим именем, как представителю «американцев».

Он постучал и с бешеным биением сердца услышал и приближающийся собачий лай, и ответы ему в соседних садах, и ночные шаги, и мягкий голос:

— Кто там?

Он почувствовал себя почти счастливым, существуя сразу в двух жизнях, в своей и того другого, какого-то Грызунова, пока еще не выявленного. И один из них завидовал другому, но неясно было, кто кому.

— Можно попросить кого-нибудь из американцев? Лучше всего Любимова.

За калиткой все смолкло, даже собачий лай. Только гулко билась в теле кровь.

— Подождите минутку.

Хозяйка вошла в дом, что-то крикнула, кого-то позвала. Менщиков уж и не слышал ничего. Очнулся, когда перед ним вырос симпатичный, несколько экстравагантный для Воронежа молодой человек, лет двадцати двух-трех, скорее всего студент. Он был без пальто, в кашне.

— У вас есть «Воскресение» Толстого? — срывающимся голосом проговорил Менщиков давно заученную фразу.

— Нету, — ответил молодой человек, пристально вглядываясь в бывшего революционера. — Но есть «Дурные пастыри» Мирбо. Входите.

И начались для Северного Союза страшные дни…

Генерал Новицкий решил провести в Киеве грандиозный показательный процесс, и в Лукьяновке собралось много коллег! Радченко, Блюменфельд, Бауман, Басовский. В женском отделении сидели Фотиева, Любовь Радченко, сестра Зинаиды Павловны — Августа Невзорова.

«Удача, удача…»