Каменный убийца - Луиз Пенни

Джулия Морроу уехала. Выбрала такое место, чтобы быть как можно дальше от семьи. Британскую Колумбию. Вышла за Дэвида Мартина, человека, к которому ее отец относился неодобрительно. Развелась. Потом вернулась домой. И была убита.

– Вчера вечером я говорил с Питером, – сообщил Гамаш и пересказал их вчерашний разговор.

– Так он считает, что Джулию убил Берт Финни? Из-за страховки? – переспросила Лакост.

– Ну хорошо, предположим, что так, – сказал Бовуар, проглотив кусочек аппетитной колбаски, с которой стекал кленовый сок. – Сколько ему лет – сто сорок или больше? Он старше своего веса. Как он мог сдвинуть эту громадную статую с пьедестала? С тем же успехом можно обвинять и ребенка Марианы.

Гамаш отправил в рот кусок яичницы с сыром и уставился в окно. Бовуар был прав. Но вероятность того, что это сделали Питер или Томас, была не больше. Полиция расследовала убийство, совершить которое было невозможно. Никто не смог бы подвинуть Чарльза Морроу и на дюйм, а уж о том, чтобы скинуть его с пьедестала, и речи не могло идти. А если бы кто и попытался, то на это ушло бы немало времени. Да и грохот от падения был бы слышен. И Джулия не стояла бы на месте, дожидаясь, когда статуя упадет и раздавит ее. Но Чарльз Морроу, как и остальное семейство, не издал ни звука.

И потом, падающая статуя не только произвела бы шум, но и оставила бы царапины и сколы на пьедестале, однако его поверхность осталась безукоризненной.

Невероятно. Вся эта история была невероятной. И тем не менее это случилось.

Тут Гамаша посетила еще одна мысль, и он принялся перебирать членов семейства. Ребенка Марианы из числа подозреваемых следовало исключить. Не мог совершить это и Финни. Как не могли мадам Финни, Мариана или даже мужчины. Никто не мог совершить это в одиночестве.

А вместе?

– Питер ошибается относительно страховки Джулии, – сказал Бовуар. Он ждал конца завтрака, чтобы сообщить коллегам эту новость. Последним кусочком блинчика он подобрал с тарелки остатки кленового сиропа. – Мадам Финни не получает выплат по страховке дочери.

– А кто получает? – спросила Лакост.

– Никто. Она не была застрахована.

«Ха-ха!» – торжествовал Бовуар. Ему понравилось выражение их лиц. Он целую ночь осмысливал эту неожиданную новость. Жена богатейшего страховщика Канады не была застрахована?

После нескольких секунд размышления Гамаш сказал:

– Ты должен поговорить с Дэвидом Мартином.

– Я заказал разговор с его адвокатом в Ванкувере. Надеюсь переговорить с ним до полудня.

– Оноре Гамаш?

Эти слова пролетели по комнате и плюхнулись на их стол. Бовуар и Лакост повернули голову туда, где сидели Морроу. На них смотрела мадам Финни, на ее мягком, привлекательном лице гуляла улыбка.

– Так Оноре Гамаш был его отцом? Мне сразу показалась знакомой эта фамилия.

– Мама, тише, – сказал Питер, наклоняясь к ней через стол.

– А что? Я ничего не говорю. – Ее голос продолжал витать по столовой. – И потом, мне тут смущаться нечего.

Бовуар взглянул на шефа.

На лице Армана Гамаша появилась загадочная улыбка. И что-то похожее на облегчение.

Глава двадцать первая

Клара вышла из-за стола. Хватит, наслушалась. Она пыталась сочувствовать матери Питера, пыталась быть сострадательной и терпеливой. «Да ну ее к черту, ну их всех к черту!» – думала Клара, шагая по лужайке.

У нее колотилось сердце и дрожали руки – у Клары всегда дрожали руки, когда она приходила в бешенство. И конечно, мозг у нее не работал. Он убежал вместе с сердцем – эти два труса оставили ее беззащитным дебилом. А Морроу получили дополнительное подтверждение тому, что она – невоспитанная идиотка. Потому что выходить из-за стола, когда завтрак еще не закончился, – это моветон. А вот неприкрытое оскорбление других людей – вещь вполне допустимая.

Морроу, похоже, верили в существование некоего правила, которое позволяло им говорить о других людях все, что заблагорассудится. Причем делать это в их присутствии, и такое поведение не выходило за рамки благовоспитанности.

«Ты когда-нибудь видела ребенка уродливее?»

«Ну, если ты такая жирная, то зачем же надевать белое».

«Она была бы даже хорошенькой, если бы не скалилась все время».

Последнее было сказано про нее в день их свадьбы с Питером, когда она шла по проходу, улыбающаяся и радостная, держа под руку отца.

Имея дело с Морроу, можно было не сомневаться: они выберут правильную вилку и неправильное слово. Их замечания всегда отличались высокомерием. А получив отпор, они напускали на себя обиженный, расстроенный, ошеломленный вид.

Как часто Клара извинялась за то, что подвергалась оскорблениям?

А то, что миссис Морроу только что ляпнула про отца Гамаша, было чуть ли не самым оскорбительным из всего, что доводилось слышать Кларе.

* * *

– Все в порядке, Жан Ги, – сказал Гамаш несколько минут спустя, когда они ехали по ухабистой грунтовой дороге на местное кладбище, к человеку, который изготовил статую Чарльза Морроу. – Я привык к этому. Берт Финни сказал мне, что познакомился с моим отцом в конце войны. Наверно, он что-то сказал и своей жене.

– Это было не обязательно.

– Мой отец ни для кого не тайна. – Старший инспектор посмотрел на Бовуара, который уставился на дорогу, не осмеливаясь повернуть голову в сторону шефа.

– Прошу прощения. Просто я знаю, что на уме у людей.

– Это было так давно. И потом, я знаю правду.

Но Бовуар по-прежнему таращился на дорогу, слыша слова Гамаша, но также и хорошо поставленный, четкий голос мадам Финни и слово, которое застряло у него в голове, застряло в голове у всех. Казалось, оно навсегда прилипло к имени Оноре Гамаша.

Трус.

* * *

– Клара, ты как?

Питер быстро шел по лужайке.

– Я надеюсь, ты научил свою мать правилам хорошего тона? – спросила Клара, уставившись на него.

Волосы у него торчали во все стороны, словно он разворошил их руками. Рубашка была не заправлена, к брюкам прилипли крошки круассана. Он стоял, не говоря ни слова.

– Питер, бога ради, когда ты наконец дашь ей отпор?

– Что? Она ни слова о тебе не сказала.

– Нет, она всего лишь облила грязью твоего друга. Гамаш слышал каждое ее слово. Для того это и говорилось.

– Но ты тоже ничего не сказала.

– Ты прав.

Клара вспомнила, что засунула кончик скатерти себе за пояс, а когда вскочила на ноги, фарфор на столе подпрыгнул вместе с нею.

Все глаза были устремлены на нее. Они словно говорили: «Сделай это. Опозорься еще раз».

И она, конечно, сделала это. Как всегда. Она успокаивала себя мантрами: «Еще один день, всего один день» и «Это не имеет значения, не имеет значения». Она медитировала и окружала себя белым защитным светом. Но ничто не помогло против натиска Морроу, и она стояла перед ними, дрожа как осиновый лист. Возмущенная, шокированная и потерявшая дар речи.

И это случилось опять сегодня утром, когда миссис Морроу занимала свое семейство рассказом.

– Вы слышали эту историю?

– Какую историю? – спросил заинтригованный Томас.

Даже Питеру было любопытно услышать. Это отвлекало внимание от него.

– Расскажи, – сказал Питер, кидая в огонь Гамаша и спасая себя.

– Айрин! – предостерегающим тоном произнес Берт Финни. – Это было очень давно. Древняя история.

– Это важно, Берт. Дети должны знать.

Она снова обращалась к ним, да и самой Кларе – Господи, прости ее – было любопытно.

Айрин Финни окинула взглядом сидящих за столом. Она бо́льшую часть ночи молилась, просила, торговалась о сне. Хотела отключиться. На несколько часов забыть об утрате.

А утром, проснувшись, лежа мягкой розовой морщинистой щекой на подушке, она снова потеряла дочь. Джулию. Теперь ее не было, но она унесла с собой и все те претензии, что были к ней у матери. Она больше не забудет поздравить мать с днем рождения, остались в прошлым пустые воскресенья, когда мать тщетно ждала звонка дочери. По крайней мере, Джулия больше не сделает ей больно. От Джулии больше не стоило ждать неприятностей. Ее можно было любить без опаски. Вот о чем твердила ей пустота. Мертвая дочь. Но любимая. Наконец-то у нее появился кто-то, кого можно было любить без боязни. Правда, этот кто-то был мертв. Но нельзя же иметь все.

Потом с утренней прогулки вернулся Берт и принес свой замечательный подарок. Пищу для размышлений.

Оноре Гамаш. Пустота каким-то образом произвела на свет божий и его. И его сына.

– Это было перед самым началом войны. Мы все понимали, что Гитлера нужно остановить. Канада должна присоединиться к Англии – это была данность. Но тут Гамаш начал произносить речи против войны. Он говорил, что Канада не должна вмешиваться. Что из насилия никогда ничего хорошего не выходило. Он был очень убедителен. Образованный человек.