Наш общий друг (Книга 3 и 4) - Чарльз Диккенс

Чтобы это решение было выполнено по всем правилам, она даже переменила платье и надела то, в котором приехала к Боффинам. Даже шляпку она надела ту самую, в которой она села в коляску Боффинов у себя в Холлоуэе.

- Вот я и собралась, - сказала Белла. - Немножко грустно, но я умыла глаза холодной водой и больше плакать не стану. Милая комнатка, мне было здесь так хорошо. Прощай! Больше мы с тобой никогда не увидимся.

Послав комнатке воздушный поцелуй на прощанье, она тихонько прикрыла за собой дверь и легкими шагами сошла вниз по широкой лестнице, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, из боязни, как бы не встретиться с кем-нибудь из прислуги. По дороге ей никто не попался, и она благополучно спустилась в холл. Дверь в комнату бывшего секретаря стояла открытая настежь. Белла заглянула в нее мимоходом и по пустоте на его столе, по всему виду обстановки поняла, что он уже ушел. Тихонько приоткрыв большую парадную дверь и тихонько прикрыв ее за собой, она обернулась, поцеловала снаружи дверь - бесчувственное сочетание дерева и железа! - и быстрым шагом пошла прочь.

- Удачно вышло! - задыхаясь, молвила Белла, свернув на соседнюю улицу и замедляя шаги. - Если бы у меня не перехватило дыхание, я бы опять расплакалась. Ну, бедный дорогой мой папочка, ты совсем неожиданно увидишь свою обворожительную женщину.

ГЛАВА XVI - Пир трех человечков

Сити выглядело далеко не привлекательно, когда Белла проходила по его пыльным улицам. Почти все денежные мельницы кончили махать крыльями и в этот день больше не мололи. Хозяева уже разъехались, да и подмастерья собирались расходиться. У деловых подворьев и переулков был какой-то испитой вид, и самые мостовые выглядели усталыми, словно измученными поступью миллионов. Нужны были ночные часы, чтобы понемногу свести на нет дневное волнение улиц, живущих такой лихорадочной жизнью. А пока что в воздухе еще не улеглось возбуждение после всей стукотни и толчеи денежных мельниц, и тишина походила больше на полное изнеможение гиганта, чем на отдых человека, который набирается сил.

Если Белла и мечтала, глядя на величественное здание Банка, как приятно было бы часок-другой покопаться блестящей медной лопаточкой в куче денег, словно в садовой грядке, то это было вовсе не от жадности. Она очень исправилась в этом смысле, и перед ее блестящими глазами возникали еще неясные картины, отнюдь не включавшие в себя золото, когда она вступила в пропахший лекарствами переулок с таким ощущением, словно перед ней раскрыли аптечный шкаф.

Контору Чикси, Вениринга и Стоблса ей указала пожилая особа, всю жизнь занимавшаяся уборкой конторских помещений; она выскочила навстречу Белле из трактира, утирая рот, и объяснила его влажность вполне естественными причинами, хорошо известными ученым, сообщив, что она только заглянула в дверь узнать, который час. Контора находилась в нижнем этаже, и входить в нее надо было из подворотни, и, направляясь туда, Белла уже сомневалась, можно ли ей войти и спросить Р. Уилфера, и принято ли это в Сити, как вдруг увидела в открытом окне самого Р. Уилфера, собиравшегося слегка закусить. Подойдя ближе, Белла разглядела, что закуска состояла из маленького хлебца и горшочка с молоком. В то самое время, как она это заметила, отец заметил самое Беллу и разбудил эхо в окрестности Минсинг-лейна восклицанием:

- Боже мой!

И тут он вылетел на улицу без шляпы, как полагается херувиму, обнял ее и повел в контору.

- Служебные часы уже кончились, я совсем один, милая, - объяснил он, и теперь у меня нечто вроде чаепития в тишине; я так делаю иной раз, когда все уйдут.

Оглядев всю контору, словно она была тюрьмой, а отец - узником в ней, Белла обняла херувима и принялась душить его поцелуями и тормошить, как только ей вздумается.

- Как же ты меня удивила, душа моя, - сказал ее отец. - Я просто глазам своим не поверил. Честное слово, я подумал было, что они меня обманывают! Что это тебе вздумалось самой идти в Минсинг-лейн? Почему ты не послала к нам лакея?

- Со мной нет лакея, папа.

- Ах вот как! Зато ты, верно, приехала в щегольском экипаже, душа моя?

- Нет, папа.

- Милая, неужели ты пришла пешком?

- Да, пешком, папочка.

Он до того изумился, что Белла никак не могла собраться с духом и сразу сообщить ему новость.

- И поэтому, папа, твоя обворожительная женщина чувствует некоторую слабость и очень не прочь напиться с тобой чаю.

Маленький хлебец и горшочек с молоком были размещены на подоконнике, на листе бумаги. Карманный ножичек херувима с первым кусочком хлеба на острие валялся рядом с ними, брошенный впопыхах. Белла сняла кусочек с ножа и положила его в рот.

- Милая моя девочка, - сказал ее отец, - подумать только, что ты станешь есть такую грубую пищу! Так уж пускай у тебя будет свой хлебец и свой горшочек молока. Одну минуту, душа моя. Молочная у нас как раз напротив, за углом.

Не слушая отговорок Беллы, он выбежал из комнаты и быстро вернулся с новыми запасами еды.

- Милая моя девочка, - сказал он, расстилая перед Беллой другой лист бумаги, - подумать только, что такая обворожительная женщина... - тут он взглянул на нее и сразу умолк.

- В чем дело, папочка?

- ...обворожительная женщина, - продолжал он гораздо медленнее, - может довольствоваться такой сервировкой! Это на тебе новое платье, душа моя?

- Нет, папочка, старое. Разве ты его не помнишь?

- Да, кажется, помню, душа моя.

- А надо бы помнить, папочка, ведь ты же его купил.

- Да, кажется, я купил, душа моя, - сказал херувим, слегка встряхиваясь, словно для того, чтобы прийти в себя.

- Или вкус у тебя так переменился, папочка, что ты не одобряешь собственного выбора?

- Как тебе сказать, душа моя, - отвечал он, с большим трудом проглатывая кусок хлеба, по-видимому, застрявший у него в горле, - мне кажется, оно не так роскошно, чтобы носить его сейчас.

- Так, значит, папа, - сказала Белла, ласково подсаживаясь к нему поближе, - ты иногда пьешь тут чай в тишине и одиночестве? Я не помешаю, если положу руку вот так, тебе на плечо?

- И да и нет, душа моя. "Да" - на первый вопрос и, конечно, "нет" - на второй. Что касается чаепития в тишине, душа моя, то, видишь ли, целый день занятий иной раз бывает немножко утомителен, и если ничего не поставить в промежутке между таким днем и твоей матерью, то ведь она тоже бывает иногда немножко утомительна.

- Я знаю, папа.

- Да, милая. Так что я иной раз пью чай вот здесь, у окна, и в тишине гляжу на переулок, что бывает очень успокоительно, в промежутке между рабочим днем и семейным...

- Счастьем, - с грустью подсказала Белла.

- И семейным счастьем, - повторил ее отец, с удовольствием принимая готовое выражение.

Белла поцеловала его.

- И в этой темной, грязной, как тюрьма, конторе ты, бедный, проводишь всю свою жизнь, когда ты не дома?

- Когда я не дома, душа моя, не иду сюда или не возвращаюсь отсюда, милая. Да. Видишь эту конторку в углу?

- В самом темном углу, всего дальше от окна и от печки? Самая ободранная конторка в комнате?

- Разве она так уж плоха на твой взгляд, душа моя? - спросил отец, склонив голову набок и рассматривая конторку взглядом художника. - Это моя. Ее называют "насест Рамти".

- Чей насест? - негодующе переспросила Белла.

- Рамти. Понимаешь, она выше других, и к ней ведут две ступеньки, вот они и прозвали ее насестом. А меня они прозвали Рамти.

- Как они смеют! - воскликнула Белла.

- В шутку, милая моя Белла, в шутку. Все они гораздо моложе меня и любят пошутить. Что за беда? Могли бы прозвать Ворчуном или Молчуном, да и мало ли на свете прозвищ, вот тогда я действительно мог бы обидеться. А то Рамти! Боже мой, почему же не Рамти?

В этот тяжелый день Белле было всего тяжелее сильно огорчить кроткого человека, который с раннего детства пользовался ее уважением, любовью и даже восхищением. "Лучше было бы сказать ему все сразу, - подумала она, - лучше было бы сказать вот сейчас, когда он что-то начал подозревать; вот теперь он опять развеселился, а я его расстрою".

Херувим снова принялся за хлеб с молоком в самом спокойном настроении, и Белла обняла его еще крепче и принялась ерошить ему волосы, по своей всегдашней привычке обращаться с ним шутливо, и совсем было приготовилась сказать: "Милый папочка, не огорчайся, но я должна сказать тебе кое-что неприятное", как вдруг херувим перебил ее самым неожиданным образом.

- Боже мой! - воскликнул он, снова разбудив эхо Минсинг-лейна. - Вот неожиданность!

- Что такое, папа?

- Сюда идет мистер Роксмит!

- Нет, нет, папа! - встревожившись, воскликнула Белла. - Быть не может.

- Да вот же он! Смотри сама!

Действительно, мистер Роксмит не только прошел мимо окна, но и вошел в контору. И не только вошел в контору, но, увидев, что там нет никого, кроме Беллы с отцом, бросился к ней и обнял ее, восторженно восклицая:

- Моя милая, милая девочка, храбрая, великодушная, бескорыстная, благородная девочка!