Наш общий друг (Книга 3 и 4) - Чарльз Диккенс

- Моя милая, милая девочка, храбрая, великодушная, бескорыстная, благородная девочка!

И если бы одно только это (чего было вполне достаточно, чтобы прийти в изумление), а то и Белла, на минуту поникшая головой, подняла ее и прильнула к груди Роксмита, словно тут и было ее настоящее, давным-давно избранное место!

- Я так и знал, что ты придешь к нему, и побежал за тобой, - сказал Роксмит. - Любовь моя, жизнь моя! Ведь ты моя?

На что Белла ответила:

- Да, я твоя, если ты этого хочешь!

И после этого совсем почти исчезла в его объятиях, отчасти потому, что он обнял ее очень крепко, отчасти же потому, что она ничуть этому не противилась.

Херувим, чьи волосы от такого поразительного зрелища и сами собой пришли бы в то состояние, в какое их только что привела Белла, попятился назад к окну, на то самое место, с которого только что встал, глядя на парочку расширенными до крайности глазами.

- Однако нам надо подумать о папочке, - сказала Белла, - я еще ничего не говорила; давай скажем папочке.

И оба они повернулись к папочке.

- Только сначала, милая, - заметил херувим слабым голосом, - я попросил бы тебя сначала спрыснуть меня молоком, а то мне кажется, будто я... умираю.

В самом деле, маленький человечек чувствовал ужасающую слабость, и колени под ним словно подламывались. Вместо молока Белла спрыснула его поцелуями, а потом дала выпить и молока, и он мало-помалу ожил от ее ласковых забот.

- Мы тебе, папочка, расскажем очень осторожно, - сказала Белла.

- Милая, - возразил херувим, глядя на них обоих, - вы мне уже так много рассказали в первом... порыве, если можно так выразиться, что теперь я, пожалуй, вынесу все что угодно.

- Мистер Уилфер, - радостно и взволнованно начал Джон Роксмит, - Белла согласна выйти за меня, хотя у меня нет никакого состояния, а сейчас нет даже определенных занятий, ничего в будущем, кроме того, чего я сам сумею добиться в жизни. Белла согласна!

- Да, я, пожалуй, мог бы догадаться, что Белла согласна, дорогой мой, слабым голосом ответил херувим, - по тому, что видел сию минуту.

- Ты не знаешь, папочка, как дурно я с ним обращалась, - сказала Белла.

- Вы не знаете, сэр, какое у нее сердце, - сказал Роксмит.

- Ты не знаешь, папочка, - сказала Белла, - какой ужасной дрянью я могла бы стать, если б он не спас меня от себя самой!

- Вы не знаете, сэр, - сказал Роксмит, - какую жертву она принесла ради меня.

- Милая моя Белла, - отвечал херувим, все еще взволнованный и испуганный, - и милый мой Джон Роксмит, если вы позволите так называть вас...

- Да, папа, называй, называй! - потребовала Белла. - Я тебе позволяю, а моя воля - для него закон. Не правда ли, милый Джон Роксмит?

Белла впервые назвала его по имени, и в ее тоне звучала такая очаровательная застенчивость, сочетавшаяся с такой нежностью, уверенностью и гордостью, что со стороны Джона Роксмита было вполне простительно поступить так, как он поступил. А поступил он так, что Белла еще раз исчезла совершенно по-прежнему.

- Я думаю, дорогие мои, - заметил херувим, - что если б вы сели один по правую, а другой по левую руку от меня, то разговор у нас пошел бы по порядку, и дело скорей бы выяснилось. Джон Роксмит недавно упомянул о том, что сейчас у него нет занятий?

- Никаких, - сказал Джон Роксмит.

- Да, папа, никаких, - подтвердила Белла.

- Из этого я заключаю, - продолжал херувим, - что он ушел от мистера Боффина?

- Да, папа. И...

- Погоди минутку, милая. Мне хочется подойти к этому постепенно. И что, мистер Боффин обошелся с ним дурно?

- Обошелся с ним в высшей степени недостойно! - с пылающим лицом воскликнула Белла.

- Чего не могла одобрить, - продолжал херувим, движением руки предписывая Белле терпение, - одна корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной? Правильно ли я подхожу к делу?

- Не могла одобрить, папочка, - смеясь сквозь слезы и радостно целуя его, сказала Белла.

- После чего, - продолжал херувим, - корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной, которая еще раньше успела заметить и сказать мне, что богатство портит мистера Боффина, поняла, что нельзя продавать никому и ни за какую цену свое чувство добра и зла, правды и лжи, справедливости и несправедливости. Правильно ли я подхожу к делу?

И так же засмеявшись сквозь слезы, Белла поцеловала его с той же радостью.

- И потому... и потому, - весело продолжал херувим, между тем как рука Беллы подбиралась вверх по жилету к его шее, - корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной, отказалась от такой цены, сбросила роскошные наряды, входившие в эту цену, надела сравнительно бедное платьице, когда-то подаренное мной, и, положившись на мою поддержку в правом деле, явилась прямо ко мне. Так ли я говорю?

Рука Беллы теперь обнимала его шею, и лицом она приникла к нему.

- Корыстная молодая особа, находящаяся в отдаленном родстве со мной, отлично сделала, - продолжал ее добряк отец. - Корыстная молодая особа, находящаяся в отдаленном родстве со мной, недаром надеялась на меня. Мне она больше нравится в этом платье, чем в китайских шелках, кашмирских шалях и голкондских бриллиантах. Я очень люблю эту молодую особу. Я от всей души говорю избраннику этой молодой особы: "Благословляю вашу помолвку ! Моя дочь приносит вам хорошее приданое - бедность, которую она избрала ради вас и ради правды!"

Голос изменил честному маленькому человечку, когда он подал руку Джону Роксмиту, и он замолчал, низко склонившись лицом над дочерью. Однако ненадолго. Скоро он снова поднял голову и весело сказал:

- А теперь, милая моя девочка, если ты сможешь занять Джона Роксмита на минуту-другую, я сбегаю в молочную и принесу хлеба и молока на его долю, и мы все вместе напьемся чаю.

По словам Беллы, это было похоже на ужин трех сказочных человечков в лесном домике, только без их угрожающего ворчанья: "Кто пил мое молоко?"

Ужин был чудесный, какого никогда в жизни не бывало ни у Беллы, ни у Роксмита, ни даже у Р. Уилфера. Совершенно неподходящая обстановка и две медные шишки на несгораемом шкафу Чикси, Вениринга и Стоблса, глядевшие из угла, словно тусклые глаза какого-нибудь дракона, придавали ужину еще больше прелести.

- Подумать только, - сказал херувим с несказанным удовольствием оглядывая контору, - что здесь могло произойти нечто подобное - вот что забавно. Подумать только, что мне суждено было увидеть мою Беллу в объятиях ее будущего мужа именно здесь, - ну, знаете ли!

И только после того, как хлебцы с молоком были уже съедены и первые тени, предвестницы ночи, уже спустились над Минсинг-лейном, херувим начал все больше и больше беспокоиться и, наконец, откашлявшись, сказал Белле:

- Гм! Милая, а ты не забыла про твою маму?

- Нет, папа.

- А про твою сестру Лавинию, милая?

- Нет, папа. По-моему, дома нам лучше не входить в подробности. По-моему, будет достаточно, если мы скажем, что я поссорилась с мистером Боффином и совсем ушла от них.

- Джон Роксмит знаком с твоей мамой, душа моя, - слегка замявшись, сказал ее отец, - и потому я не постесняюсь при нем напомнить тебе, что с ней будет, пожалуй, немножко трудно.

- Немножко, терпеливый папочка? - звонко засмеялась Белла; и тем звонче, чем больше нежности звучало в ее голосе.

- Ну что же! Говоря совершенно между нами, мы не будем уточнять... скажем, вообще трудно, - отважно согласился херувим. - И у твоей сестры тоже трудный характер.

- Ничего, папа.

- И знаешь ли, милочка, ты должна быть готова к тому, - очень ласково продолжал ее отец, - что у нас дома тебе после Боффинов покажется очень бедно и плохо, в лучшем случае совсем неуютно.

- Ничего, папа. Я бы вытерпела и не такие лишения - ради Джона.

Хотя заключительные слова были сказаны тихо и застенчиво, но Джон их все-таки услышал, и доказал это тем, что еще раз способствовал таинственному исчезновению Беллы.

- Ну что же! - сказал херувим весело, ничем не выражая неодобрения. Когда ты... когда ты возвратишься из заточения и вынырнешь на поверхность, душа моя, я думаю, пора будет запираться и идти домой.

Если бы контору Чикси, Вениринга и Стоблса запирали когда-нибудь более счастливые люди, радуясь тому, что запирают ее, то это уж, верно, были необыкновенные счастливцы. Но сначала Белла забралась на насест и, склонившись круглой щечкой на полное плечико самым неделовым образом, так, что ей не было видно пера из-за волны кудрей, спросила:

- Покажи мне, папочка, что ты тут делаешь целый день. Пишешь вот так?

Но, кажется, Джону Роксмиту все это очень нравилось.

Итак, три человечка, уничтожив все следы своего пиршества и стряхнув крошки, вышли из Минсинг-лейна, направляясь в Холлоуэй, и если двум из них не хотелось, чтобы расстояние было вдвое больше, то третий человечек очень ошибался. В самом деле, этот скромный дух считал, что он очень мешает им как следует наслаждаться прогулкой, и потому заметил извиняющимся тоном: