Морок (СИ) - Горина Екатерина Константиновна

Ещё мгновение помешкав, толстуха резко вскинула ладонь и хорошенько врезала её ребром деду по горлу. Он закашлялся, мгновенно покраснев и задыхаясь.

— А ты, бабонька, не промах…

— Ты, старый, и у ребёнка леденец не вытащишь, — ощетинилась тетка, ловко подъедая остатки своего завтрака. — Что? Съел? Или еще наддать?

— Нет уж, сыты по уши. А сыр твой вонючий тебе ведь Аксинья дала? Этакая мразь только у неё водится…

— Точно, она…

— А ты добрым людям этого г. вна пожалела…

— Ладно, чего уж там. А Аксинье своей приветы шли от меня, скажи, мол, ела и нахваливала.

Оба они уже смеялись, ловко переворачивая общение и всячески подъелдыкивая один другого. В этой словесной перебранке оба находили какое-то особенное удовольствие, которое не мог понять юноша, оставшийся стоять за их спинами, маясь от голода на солнцепёке. Тот пытался решить, слушая их, за кого ему надлежит заступиться: за слабую женщину, умело, однако ж, вырвавшую из горла нахального старика еду, или за нахального старика, ворующего из-под носа женщины провиант.

— Ладно, мать, — прервал его размышления старик. — Скажи-ка ты нам вот что. Что там у Аксиньи? Георгий дома или в отъезде куда по делам?

— Все дома. Вас только нет, — съязвила толстуха.

— А вы куда идёте? — попытался вклиниться в разговор Иннокентий.

И Казимир, и новая тётка глянули недобро на юношу.

— А вот такие вопросы на дороге задают только разбойники или королевские псы, — поучительно сказала толстуха.

— Ну и пожалуйста, а что, про Книгу тоже нельзя спросить? — обратился юноша к Казимиру, как будто советуясь.

— Отчего ж нельзя? Про книгу — можно.

Иннокентий перевёл взгляд на толстуху, а та уже держала на вытянутой руке роскошный фолиант:

— Эту? — спросила она.

— Её! — сглотнул Иннокентий.

— Ну так, значит, иду я за тобой, Кеша…

— Вот те раз! — хлопнул себя по коленям Казимир. — Пошли к Георгию тогда все вместе, я давно ногой бараньей хочу чарку закусить!

Глава без номера, которую можно и не читать

Вскоре компания кряхтя и охая, гудя желудками, как сводный королевский оркестр, добралась до корчмы.

Иннокентий, несмотря на яркий дурманящий и аппетитный запах копчёной рыбы, попятился.

— Не трусь, малец, в этот раз по-другому всё будет, — подбодрил его Казимир.

Толстуха тоже неуверенно шагнула через порог. Процессию возглавил старик.

— Здорово, Аксинья! — крикнул он, входя в помещение.

Из-за полинялых занавесок, перегораживающих выход во двор, выглянула баба и тут же, расцветя и разулыбавшись, двинулась к Казимиру по её собственному выражению «почеломкаться».

— Что, Георгий дома? — спросил он её.

— Дома-дома, вышел только, к вечеру будет. Садитесь, гости дорогие. Привет, молодой, — хлопнула она по спине Иннокентия. — Куда ж ты утёк-то?

Иннокентий не нашёлся, что ответить, а Аксинья уже сверлила глазами толстуху.

— Что? Сыр мой понравился?

— Ещё как, тётенька, за добавкой вот пришла, — рассмеялась тётка.

Пока гости рассаживались, Аксинья улизнула за полинялые занавески и через некоторое время явилась оттуда вновь, но уже парадно неся на широком плоском блюде несколько копчёных дымящихся огромных рыб. Все это великолепие она торжественно водрузила на центр стола и не уходила, ожидая похвалы.

Казимир издал очень странный звук, похожий на песню нерестящегося волколака, выбравшегося из гнезда темным февральским утром и обнаружившим, что вокруг поют русалки.

— Дааааа, — в той же манере протянула ему в ответ довольная Аксинья.

— Неужто? — прогнусавил Казимир.

— Лещ, батюшка, — Аксинья была на вершине блаженства от такого теплого приёма, оказанного её стряпне.

Толстуха и Иннокентий переглянулись, ожидая объяснений.

В то же самое время Казимир аккуратно запустил толстые заскорузлые пальцы под блестящую и переливающуюся перламутром и золотом чешую, слегка приподнимая её и бережно отворачивая на сторону. Из-под драгоценной блестящей, закопчённой поверхности вырвались клубы ароматного пара. Обнажилось белое, легкое, как взбитая пуховая перина, мясо, убранное вдоль рыбьего хребта широкими пластинами, которые подрагивали от малейшего движения, источая в воздух нежнейший аромат. Вскоре показались прозрачные озерца жира под плавниками и на горбу огромной рыбины. Казимир бережно сгрёб теплое нежное мясо и неторопливо отправил в рот, жадно облизывая каждый палец.

Вкусовые рецепторы внутри Казимира и лещ, довольное мурлыканье старика и урчание в его желудке сыгрались в этот момент в сложнейшей симфонии вкуса и радости.

Юноша и толстуха продолжали наблюдать за приятелем, однако их желудки, несмотря на недоверие самих хозяев, упорно подпевали наслаждающемуся старику.

Они ждали, что вот сейчас им объяснят, что происходит, и что это такое, и как это едят. Однако, Казимир запустил вторую пятерню в рыбину, потом погрузил пальцы между ребрами леща и в третий раз, а никаких объяснений не последовало.

Иннокентий первый решился закончить ожидание и последовал примеру старика. И вскоре недоверие на его лице сменилось таким удовольствием, что и толстуха не удержалась и торопливо засуетилась над лещом.

Однако, Казимир быстрыми движениями ударил её по обеим рукам.

— Мед-лен-но, убирая каждую косточку, смакуя каждый ку-со-чек, — пропел он, и тётка кивнула.

Ближайший час гости трактира провели молча и сосредоточенно. Их руки неторопливо мелькали над тающими перламутровыми рыбами. Со стороны могло показаться, что трое танцуют какой-то старинный обрядовый танец рук, которыми они медленно и плавно перебирали в воздухе, то погружая их в нежность, то взлетая ими ввысь, в самый рай наслаждения.

Когда всё было закончено, гости отвалились на спины скамеек с блаженными лицами.

— Ле-е-ещ, — поднял палец кверху Казимир. — Копчёный.

Все медленно и понимающе кивнули. Глаза их оставались полуприкрыты, мягкие улыбки неподвижно застыли на лицах, как на картинах древних богов.

— Иногда мне жаль людей, которые не могут есть леща всегда, как только захотят, — философски продолжил Казимир через некоторое время. — Неподалёку от трактира есть озеро, там и живёт эта рыба. Я вырос здесь, мы всегда ели леща. Вы сами видите, что леща есть надо медленно, избегая костей и наслаждаясь вкусом. Вот и люди, которые здесь живут, такие медлительные и рассудительные, как я. И я думал, что везде так. Однако, походив и поездив по свету, я понял, что вот так: захотел леща — пошёл и съел его, — такого больше нигде нет. Во всем Краю лещей едят только по большим праздникам, а уж копчёных так и вовсе не пробовали, потому что, кто же будет коптить леща, которого везли во льдах многие дни и ночи. Нет дураков же? И сейчас мне так жаль этих самых людей. Я, признаюсь вам, наверное, счастлив, ведь нигде в мире нет такой привилегии, как у нас тут. Да и люди-то наши, те, которые едят леща, таких нигде и не найдёшь больше. Весь Край мясо жрет. Мясо — что? Ешь себе и ешь. А лещ? Прежде, чем кусить, подумаешь да посмотришь, нет ли кости. Вот как мы тут едим, так мы тут такие рассудительные и есть.

Все медленно и понимающе кивнули, не поднимая век и стараясь затаиться и не спугнуть ненароком от лишнего движения разлившееся по всему телу наслаждение.

* * *

— Да не я это! Не я! — визжала Лея, отмахиваясь от наступающего Вениамина, который внезапно, учуяв страх маленького глупого существа, разошелся не на шутку. — И следов, видишь, нет? На одежду посмотри, у меня и котомки с собой никакой не было!

Вениамин понимал, что, в целом, Лея говорит правду и искать стоило уже в другом месте, но не мог остановиться и перестать наслаждаться своей властью, своей волей, своим величием. Не мог просто так отойти от Леи или перестать её травить. Её страх питал его почти в буквальном смысле слова. Он медленно двинулся на неё и, подойдя почти вплотную, сорвал с насмерть перепуганной Леи платье. Девушка лишилась чувств, а те, кто был при этом, увидели, что всё её тело под платьем перемазано кровью.