Морок (СИ) - Горина Екатерина Константиновна

— Это что такое? — удивился Миролюб.

— Ну вот у тебя так бывает, ты поймёшь. Ты что-то ляпнешь, и сам не знаешь, что это значит. Бывает? А потом пройдёт время, что-то произойдёт, а ты себя по лбу — хлоп! Ах, вот что это значило!

— Бывает, — засмеялся Миролюб.

— Вот и у Рогнеды бывало, только она к таким вещам серьёзно относилась и их записывала. Вот, возможно, это книга её сомнений.

— Ну, что гадать-то? — выдохнул Иннокентий. — Давайте уже посмотрим.

— Погоди, Кеша. У меня ещё вопрос есть. А откуда ты столько знаешь про Рогнеду и про магов?

— Рогнеда — мать моя, а я Светозара…

— Но лишь один из них ей сын, — повторил про себя Миролюб. — Погоди-ка, Кеша, а разве тебе не сказала Рогнеда, что она твоя бабка?

— Сказала, — подтвердил Иннокентий. — Так и сказала, что она моя бабка, что мать моя меня отдала женщине в деревне на воспитание. Значит, я сын Аксиньи?

— Тут вот какая загвоздка. Сын Аксиньи — это я, — протянул Миролюб.

— Но лишь один из них ей сын, — эхом отозвался Иннокентий.

* * *

— Знаешь ли, в стародавние времена поговаривали, будто есть колдуны, способные подслушать любое слово, сказанное как угодно далеко, если его подхватит ветер?

— Да, раньше, говорят, были разные умельцы, — вздохнул флейтист. — Да и люди раньше были чище и лучше, плохого не замышляли. Сначала не замышляли, потому что боялись, что волшебники их мысли прочтут, а потом и вовсе отвыкли.

— Вот-вот, — заволновалась Евтельмина. — И мне бы такого волшебника, чтобы умел мысли людей читать. Что они там замышляют. Или хотя бы разговоры их слышал.

— Да, это было бы весьма к месту, — подтвердил юноша. — Однако, умение это утрачено. И, вероятно, навсегда.

— Может быть, есть какие-то приспособления, ухищрения, какие-то технические устройства?

— Может, и есть, моя королева, но я такого не знаю. У меня из всех устройств — моя флейта. Пустяк.

— Друг мой, я сама доброта, ты и сам это видишь, но, знаешь ли, иногда случаются люди в моем окружении, которые меня до крайности раздражают. Знаешь, хочется рвать и метать, рвать и метать…

— Чем же я могу помочь, моя королева? Только выслушать вас или, пожалуй, усладить вас музыкой?

— Черт с тобой, — махнула рукой королева. — Играй. Отчего-то и впрямь от твоей игры становится легче на душе.

— Да, моя королева, что-то действительно есть в звучании флейты. Вроде и правда пустяк, а ведь, не задумывались ли вы когда-нибудь об её устройстве? — говорил музыкант, пока они добирались до покоев королевы. — Ведь флейта, как тело человека. А тот, кто играет на ней, похож на бога, сотворившего людей своим дыханием. Как и человек флейта оживает от дыхания. Не правда ли, есть в этом какая-то изысканность и красота, как только бог вдыхает в человека воздух, он оживает, как только музыкант дарит свое дыхание флейте, она звучит? И звучит так, как того хочет музыкант. Вопрос только в умении флейтиста…

— Хорошо формулируешь, юноша, — улыбнулась королева. — Не кажется ли тебе, что ты примостился дуть не в ту флейту?

— О чем вы, моя королева?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я, — резко ответила Евтельмина. — Несколько дней ты пытаешься управлять мною…

Юноша опустил вниз глаза. Видно было, как он пытается скрыть удовольствие. Какая-то наглость и уверенность сквозила во всех движениях юноши. Королева спрашивала себя в который раз, почему она не могла просто отдать приказ о том, чтобы казнить его, и в который раз не находила ответа. Точнее, ответ она находила, но отвергала его каждый раз, как недостаточно всё объясняющий.

Флейтист был единственным подтверждением её красоты, единственным, кто видел и ценил её красоту. Причина казалась настолько ничтожной, что впору было просто рассмеяться при её обнаружении. Однако, просыпаясь утром, Евтельмина ходила грознее тучи до тех пор, пока не встречала музыканта. Засыпая каждый вечер, она боялась проснуться и обнаружить себя старой уродиной. Флейтист стал её фетишем, талисманом, который ежедневно свидетельствовал её женственность и красоту. Он один умел смотреть на неё так, с обожанием и восхищением. Остальные придворные просто уныло таращили сонные глаза в пол, повторяя заученные фразы. И ни один! Ни один из них ни разу не осмелился подивиться её очаровательности. Поэтому с утра и вплоть до обеда, пока не являлся во дворце флейтист, королева оставалась самой злой королевой на свете. Казни она музыканта, она потеряла бы подтверждение своей красоты раз и навсегда…

Кажется, как ни сопротивлялась королева власти юноши, а она, и правда, была той самой флейтой, которую он в прямом смысле слова надувал, и которую заставлял звучать в угоду себе. И, вероятно, и сам молодой человек понимал это, и понимал, что королеве, как и флейте, никуда не деться от его искусных пальцев и блестящих глаз.

Евтельмину выворачивало наизнанку от злости признания собственной слабости, от того, что она, полностью понимая ситуацию и ощущая безраздельную власть над собой этого мальчишки, ничего всё-таки не могла с этим поделать. Страх не принадлежать себе не так пугал, как страх остаться вновь одной, старой и некрасивой. Королева, как бы её ни воспитывали, чему бы её ни обучали, как бы ни занимались с ней логикой и философией, оставалась женщиной. И это не могла вытравить из неё ни одна наука в мире, зато зажечь мог один быстрый взгляд, взгляд флейтиста, разумеется. А ведь он даже не был в неё влюблен, этот гадкий самодовольный мальчишка! Она спрашивала у него про умение слышать слова, а он слушал её душу, как будто это было балаганное представление на площади перед дворцом!

* * *

— Ну я, кажется, начинаю понемногу понимать, что происходит, — тихо протянула Аксинья. — Ты, значит, Иннокентий, и внук Рогнеды?

Иннокентий утвердительно кивнул.

— А значит, ты решил, что ты сын Светозары? Так?

— Ну это, кажется, логично, если я сын Рогнеды, а она мать Светозары, значит…

— Нет, погоди, выходит, что так и есть, как ты и говоришь. Но тут надо бы точно вспомнить, что именно она говорила?

— Она говорила, что я потомок могущественных магов…

— Ну уж это я поняла, а ещё я, кажется, поняла, почему ты выжил и зачем тебе во дворец, — хитро подмигнула Аксинья. — Ещё одно тебе скажу, я чуть сама лично тебя на казнь не отвела. Моя мать, Рогнеда, предупредила о твоём появлении, и я должна была тебя сама отправить во дворец, в лапы к Евтельмине. На убой. Однако, ты тогда исчез. А теперь видишь, как всё лихо закрутилось…

— Ничего не понимаю, — замотал головой Иннокентий.

— Я пока тоже не сильно понимаю, но догадываюсь. А чтобы что-то понять, нам с тобой надо обязательно всё-всё вспомнить, до последней мелочи, всё то, что тебе говорила Рогнеда. И книгу мы с вами пока открывать не будем. Поняла я, это ловушка, вот для таких глупых, как вы, которые думают, что там заклинания найдут и вековые знания. Подождём пока. Давай-ка, племянничек, рассказывай всё-всё, — продолжала улыбаться Аксинья.

— А что рассказывать-то? — начинал злиться Иннокентий. — Говорила, что я потомок могущественных магов, что меня отдали ребёнком, что Марьяна не моя мать, а та, которая моя мать, та не Марьяна, а попала к корчмарю, а корчмарь мой дед…

— Будияр? — всплеснула руками Аксинья.

— Да, кажется, Будияр…

— Малец, напрягись, раз ты маг, ты, знаешь, можешь, это я тебе точно говорю, туда вернуться и слово в слово повторить все, прямо её голосом, всё, что она говорила тебе тогда…

— А почему ты сама не можешь, раз ты Светозара Могущественная, — съязвил Иннокентий.

— Могу, конечно, всему своё время… Давай-ка, напрягись, малец, это важно.

— Я, знаете, один раз так сделал, тогда было какое-то особенное состояние, мне очень надо было, я даже не могу понять, как так вышло, но только нужен какой-то особенный настрой что ли. Ну не как сейчас. А ещё вот что, сам-то я бы не справился, а вот Казимир начал что-то шептать, а я за ним, так и вышло. Вроде, как без него у меня бы и не вышло ничего.