Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

с послом – не военный поход, но на Руси было принято: кто выезжал на чужбину, непременно молил Господа даровать ему милость, позволить воротиться в родные места. К тому же в пути могло произойти всякое – и внезапное нападение коварного врага, и мор, да и как встретит их в Эстергоме Коломан, тоже не было ясно.

Русский человек вообще не любил покидать своей земли, ему казалось, что за её пределами, в неведомых странах, его всегда поджидает что-то недоброе, страшное, мрачное; поэтому мало кто из русов, оказавшись на чужбине, не мечтал о возвращении на родину.

– Ну вот, други, – сказал Ходына Велемиру с Олексой, как только они вышли после молитвы из врат собора. – Духовной пищей мы с вами сыты до самой Угрии. Аж до сей поры в ушах звенит от пенья.

– Ты прекрати-ка богохульствовать тут! – Велемир недовольно сдвинул брови.

– Да не к тому я, отроче. – Песнетворец лукаво усмехнулся. – Не вкусить ли нам, мыслю, топерича пищи телесной? Давайте-ка отпросимся у боярина, да в корчму. Знаю я тут одну. Кормят – персты оближешь!

Мысль Ходыны пришлась молодым дружинникам по вкусу. Олекса дружески хлопнул гусляра по плечу, а Велемир спешно побежал упредить Мирослава.

Боярин долго ворчал, качал седеющей головой, но в конце концов, махнув рукой, разрешил:

– Токмо чтоб ни в какую прю и драки не лезли! И лишнего не болтали чтоб! И вина сверх меры не пивали! А к вечеру были чтоб на Володимировом дворе!

Обрадованные молодые люди, весело переговариваясь, тотчас направили стопы в хорошо знакомую Ходыне корчму.

В просторной горнице с низким закопчённым потолком было дымно и душно, ноздри щекотал запах готовящихся яств. Трое друзей скромно устроились в углу за грубо сколоченным столом. Они не торопясь принялись за пищу и вино, услужливо поданное хозяином в большом глиняном кувшине, когда вдруг в корчму ввалились несколько уже изрядно подвыпивших торков из киевской дружины Святополка. Торки стали громко ругаться на своём языке, а затем один из них крикнул хозяину:

– Угощай, собака, воинов каназа!

Другой торок, увидев Велемира с Олексой и узнав в них переяславских отроков, засмеялся и, указывая на них грязным перстом, ехидно промолвил:

– А, переяславсы! Без нас зить не могут! Цуть цто, цуть половсы призмут, так сразу в порты налозите. В Киев за подмогой побезите! Ханов половеских сець – сил мало.

Олекса вспыхнул. Велемир, красный от гнева, готов был броситься на обидчика и уже потянулся за мечом, но Ходына, с виду спокойный, невозмутимый, ухватил обоих за руки и степенно, с достоинством возразил торку:

– Мы, ратник преславный, посольство правим по велению князя Владимира.

– А! Так их узе и в послы?! Не верю! Врёсь всё! Метагай, смотри на него! – указал торок на тщедушного гусляра. – Иссо и послом назвался!

Он покатился со смеху, но тут не выдержал Велемир. Вскочив со скамьи, молодой дружинник сильной рукой ухватил торка за шиворот и, как шелудивую собаку, с яростью вышвырнул его за дверь корчмы.

На мгновение в горнице воцарилось молчание. Изумлённый, с горящими гневом глазами, застыл в оцепенении Метагай – он узнал того руса, что полонил его тогда в битве на Молочной.

– Не помнишь меня? – оскалив зубы и учащённо дыша от наполнявшей душу ненависти, прошипел он. – Жаль, тогда не прирезал я тебя как барана, молокосос!

Велемир тотчас узнал богатыря-торка.

– А, и ты тут, переметчик! Небось в дружину княжью зачислен. Забыл, как вязали тебя в степи, падаль поганая? – с презрением промолвил он.

Метагай дико взревел, в бешенстве выхватил из ножен кривую саблю и ринулся на Велемира. Со звоном лязгнула сталь по стали, и разгорелся в корчме жаркий поединок непримиримых врагов. С грохотом полетели на пол кувшины с вином, чаши, ковши, тарелки, миски, повалились столы, скамьи, резные стулья. Несчастный хозяин, весь дрожа от страха, спрятался в углу за печью. Бледные Ходына и Олекса, сжимая рукоятки сабель, готовы были в любой миг броситься на помощь товарищу. Торки, неотрывно, хищно следившие за схваткой, стояли полукругом за спиной Метагая и подбадривали его громкими возгласами.

Противники оказались примерно равны по силам. Трудно сказать, кто бы взял в их поединке верх, но внезапно в самый разгар боя дверь настежь распахнулась, в корчму вбежали десятка два оружных киевских отроков во главе с боярином Туряком и ринулись разнимать сражающихся. Олекса и Ходына в сутолоке оттеснили в сторону Велемира, а Туряк, удерживая за руки Метагая, хриплым голосом кричал:

– Не сметь трогать людей князя Владимира! Князь Владимир – наш друг!

Метагай, визжа от злости, перебил боярина:

– Он меня полонил на Молочной! Я поклялся убить его! Дозволь, я смою свой позор его кровью!

Схваченный дружинниками, он норовил вырваться и с дикой ненавистью косился в сторону Велемира.

– Иди скорей отсель, друже, покуда боярин тебя не признал, – шепнул Велемиру на ухо Олекса и потянул его за рукав к выходу.

Но Туряк уже успел окинуть взглядом своих пронзительных чёрных рысьих глаз Велемира с ног до головы и… остолбенел. Неужели ему это привиделось?! Как мог тот брошенный в лесу умирающий молодец оказаться здесь?! Боярин закрыл лицо руками и потряс головой. Только сего не хватало! Ведь аще… Аще тот отрок остался жив, то… Князь Владимир обо всём узнает, тогда… По спине Туряка пробежал холодок. Он открыл снова глаза, но Велемира уже не было рядом. Перед ним стоял лишь улыбающийся во весь рот Ходына с гуслями в руках.

– Спою тебе, боярин, песнь славную. И вы, други, послушайте, – обратился песнетворец к киевским воинам и, ударив по струнам, запел:

Воскладал Боян, соловей старого времени,

Вещие свои персты

На живые струны.

Они же сами князьям славу рокотали…[130]

Растерянно и отрешённо слушал Туряк песнь молодого гусляра. Когда наконец Ходына замолк, он вынул из сумы сребреник, молча положил его гусляру в руку и чуть ли не бегом бросился прочь из корчмы.

«Нет, привиделось, ей-богу, привиделось», – убеждал он сам себя, но так и не смог успокоиться и поверить, что молодец ему не померещился и что если и был какой-то воин, то никак не тот, которого они оставили на съеденье волкам в лесу под Речицей…

Ходына нагнал Олексу и Велемира уже около Владимирова подворья.

– Куда ж ты подевался?! Уж мыслили, не попал ли ты Туряку в лапы, – с облегчением вздохнул Велемир.

– Да нет, друже! – рассмеялся певец. – Не поймать ему меня! Да и кто я? Подумаешь, гусляр!

– А не видал, за нами не погнался ли он? –