Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

скрываются за гладью Трубежа строения родного Переяславля.

Впрочем, Мономах ехал не только чтобы поздравить двоюродного брата с долгожданным радостным событием – ведь Брячислав был первым его сыном, рождённым от княгини, а не от наложницы. Нет, переяславский князь хотел повести с князьями серьёзный разговор о половцах, о важности новых походов в степи.

Уже возле Киева Владимира застиг сильный снегопад. На Русь пришла, налетела с метелями и вихрями настоящая зима – налетела внезапно, нежданно, вмиг укутав холмы и дороги белой скатертью. Ветви деревьев покрылись серебристым инеем, на крыши домов лёг снег – за какой-нибудь час-другой всё вокруг изменилось и приняло совсем иной, зимний облик.

Усыпанный снежными хлопьями, Владимир, отряхиваясь, спустился со своего открытого возка (князь не ожидал такого скорого похолодания и даже в возке приехал летнем, открытом). Сопровождаемый гриднями, он первым делом направился на молитву в Софийский собор.

По крутой винтовой лестнице он торопливо взошёл на хоры собора. В глаза ударил яркий свет хоросов и свечей в огромных семисвечниках.

На хорах царили праздничность и величественность. Пучковые столпы[121] посреди зал украшал затейливый разноцветный орнамент, сочными полными жизни красками отливали на стенах фрески. Владимир улыбнулся. Невестимо сколько выстоял он в соборе служб, но всякий раз поражали его эта нарядность и ослепительный блеск. Вот знакомые росписи: «Тайная вечеря», под ней – «Чудо увеличения хлебов», вот лики святых в круглых медальонах, вот на другой стене, видной через арку, – «Чудо в Кане Галилейской» о превращении Христом воды в вино.

Остановившись, князь глянул вниз, в тёмное пространство. Там, в полумраке, молился простой люд. Народу было много; склонив головы и крестясь, люди отбивали поклоны, ставили свечи, причащались, теснились перед алтарём.

Гридни Святополка провели Владимира в кафизму – помещение, где обычно слушали молитву и принимали Святые Дары князья.

Святополк, держа в деснице свечу, стоял под высокой аркой. Желтоватые отблески падали на его смуглое хмурое лицо. Капельки пота струились по челу великого князя – было жарко, голова будто горела под меховой шапкой, саженной жемчугами, а тяжёлый ромейский скарамангий[122] неприятно давил на плечи.

Заметив Владимира, Святополк кивнул ему и показал глазами: встань, мол, возле меня.

Владимир, взяв в руку свечу, подошёл к двоюродному брату, и тогда Святополк негромко заговорил:

– Рад, что приехал. Пир нынче учиняю. Окрестили днесь Брячислава. Правда, хил он, слаб. Но Пётр Сириянин, лекарь – его брат Давид из Чернигова прислал, – баил, жить будет.

За спинами князей на обитых бархатом скамьях в глубине кафизмы сидели в отливающих золотом, смарагдами и рубинами парчовых платьях бледная, ещё не оправившаяся после родов юная княгиня Варвара и сестра Святополка Евдокия. Они о чём-то тихо переговаривались на греческом языке, но до слуха Владимира доходили только отдельные обрывки фраз – голоса женщин заглушало пение церковного хора.

– Кто сегодня служит? – спросил Владимир Святополка.

– Попин Иоаким Домило, – отозвался великий князь. – Муж вельми учёный, весь Ветхий Завет, Евангелие и Деяния апостолов едва не наизусть знает.

После службы князья прошли через крытую галерею с толстыми мраморными колоннами в каменные великокняжеские хоромы и уединились в Изяславовой палате.

– Помнишь, брат, как отцы наши тут сиживали? – со вздохом спросил Святополк, садясь на высокий столец. – Боже милостивый, уж двадцать пять лет минуло, как батюшка помре! Зато матушка моя Гертруда и поныне здравствует. – Великий князь криво усмехнулся. – Всех нас переживёт, старая! Из сверстниц её давно уж никого на свете нет, а эта… Всё приходит, всё меня учит! Ох, грехи тяжкие! – Он как-то сразу перевёл разговор на другое. – Иереи рекут: в третий раз ожениться – грех. Оно так, да токмо нам, князьям, иной раз и приходится грех сей творить. Ради блага державы и не на то пойдёшь.

– Се верно, – согласился Владимир. – Вижу, супруга твоя во здравии. Рад тому. И сестрица твоя здравствует.

– Благодарение Господу, брате. А твоя княгиня? – спросил Святополк.

– Цветёт красотой княгиня Евфимия, равно как и твоя супруга порфирородная, – коротко отмолвил Владимир. – Кровь с молоком.

Князья помолчали, покивали головами, а затем Мономах решительно завёл речь о половцах.

– Слыхал ли, брате, Боняк сей осенью на Роси объявился? Недоброе чуется, за старое поганые принимаются.

Святополк вдруг злобно, с ожесточением огрызнулся:

– Что ты всё заладил: поганые да поганые?! Сам не слеп, вижу! Пущай токмо сунутся, тотчас мы им Молочную вторую учиним! И Боняка того труп волки голодные во степи жрать будут! Крепка Русь – всех переборет!

– Чего ж нам ждать, покуда поганые нагрянут?! – воскликнул, всплеснув руками, Владимир. – Не пойти ли нам, брат, снова в степь? Добьём зверя лютого в логове его! Со князьями сговоримся.

– Не до того ныне! И так забот полон рот! – так же гневно (не учи, мол, меня) перебил его Святополк. – А что до поганых – говорил о Боняке со Мстиславом, Игоревым внуком, клялся он рать привести с городков на Горыни! И Давид из Чернигова дружину, аще что, пришлёт! Тож обещал!

– Се лепо, – кивнул, через силу улыбнувшись, Владимир. – И я с сынами в стороне не останусь. Даст Бог, смирим ворогов.

Он понимал, что большего от Святополка сейчас не добиться, что, кроме туманных обещаний, ничего киевский владетель ему не скажет, не поведёт речь даже и о сроках будущего похода, а потому решил не раздражать этого ненадёжного уклончивого союзника.

Окончив свещанье, князья в сопровождении дворского прошли в женскую половину терема – бабинец. Владимир со скрытой неприязнью ловил насторожённые злые взгляды ромеев-евнухов.

Навстречу князьям выплыла из горницы облачённая в роскошную соболью шубу молодая княгиня Варвара.

– Дозволь, князь, – обратилась она к Святополку, – показать гостю дорогому, как устроено подворье наше.

– Что ж, пойдём, брате? – предложил со льстивой улыбкой великий князь. – Покажет тебе княгиня хозяйство, дом наш.

«Заранее всё продумали. Не иначе, о Ромее говорить будут», – пронеслось в голове Мономаха.

Не так давно Владимир выдал, после долгих переговоров, дочь Марию замуж за ромейского патриция Леона из рода Диогенов, извечного противника нынешнего базилевса Алексея Комнина, отца Варвары. И теперь, когда Святополк стоял горой за Комнинов, переяславский князь поддерживал в борьбе за престол в Царьграде своего новоиспечённого зятя, который неприметно, исподволь собирал вокруг себя всю недовольную базилевсом столичную знать.

Едва князья и княгиня, сопровождаемые большой свитой, вышли на мраморное крыльцо, Варвара неожиданно спросила:

– Сказывают, бывают у тебя в Переяславле, князь Владимир, патриции из Константинополя? Правда ли это? Что говорят они? Сильно скучаю я по родной земле.

Владимир понял, что оказался прав в своих догадках, и в мыслях похвалил себя за прозорливость.

«Ну вот и начала!» – подумал он и, пожав плечами, ответил так:

– Разное рекут