Бульдожья хватка - Роберт Бейли

в апреле; речь якобы шла о его помощнице, Дон Мерфи».

Он поднял голову от статьи, Бо искоса смотрел на него.

— Вроде про девушку вы ничего не говорили, Профессор.

— А апрельская статья у тебя есть?

Хейнс кивнул, полез в карман и достал оттуда еще один листок. Том схватил его и поморщился, увидев фотографию. На снимке была Дон — это был обычный снимок из курсового журнала. Именно на эту фотографию он смотрел, когда обратился к Мерфи в первый раз.

Но ничего плохого она не сделала. Том читал дальше. Тайлер сказал, что совет директоров трогать ее не будет. Почему вдруг всплыло ее имя? Почему сейчас?

Макмертри сложил обе статьи и посмотрел на Бо, который не спускал с него пронзительных черных глаз.

— Что скажете? — настойчиво спросил бывший ученик.

— Дон была моей помощницей. Я ее только-только нанял. Когда я предложил ей работу, она разволновалась. Я взял ее за руку, и это видел декан. Через пару дней я помог ей дойти до машины в дождь. Она меня приобняла, и кто-то это видел. И сделал фотографии, которые мне показали на совете директоров.

— Это все?

Том кивнул, наливаясь гневом.

— Но это же полный бред, выдумки чистой воды.

— Когда я объявил, что ухожу, они сказали, что к Дон никаких мер принято не будет.

— «Они» — это Джеймсон Тайлер.

Макмертри кивнул.

Бо фыркнул и начал ходить взад-вперед вдоль ручья.

— Я вам говорил, Профессор. Тайлер — последняя скотина, а скотина понимает только один разговор. Какой — сами знаете. Знаете.

Бо продолжал курсировать, и Том посмотрел на верхушки сосен, с обеих сторон нависавших над ручьем. Когда отец хотел подумать, он всегда приходил сюда. Мама посылала Тома «найти Сата», и сын всегда находил его именно здесь; он рыбачил в полной тишине — только стрекотали сверчки да иногда пела свою песню какая-нибудь пташка. И сейчас, на закате солнца, когда свет с трудом пробивался сквозь кроны сосен, Макмертри закинул удочку и тоже стал искать ответы. Дон ему ничего не сообщила, а она была единственной, кто знал номер его телефона на ферме. Он дал ей этот номер, когда предложил работать на Рика.

Почему не позвонила? Том еще раз развернул статью и посмотрел на дату. 10 апреля 2010 года. Почти два месяца назад. Профессор посылал ей чеки за апрель и за май, но почту давно не проверял. Что, если она прислала их назад?

Макмертри медленно смотал леску, а Бо наконец прервал хождение.

— Спасибо, что ввел меня в курс, — сказал Том.

— Что будете делать? — с вызовом в голосе спросил Хейнс.

Макмертри вздохнул, не глядя на него. Посмотрел на угасающий закат, на последние лучики над ручьем. Через час наступит полная тьма.

— Что тут сделаешь? — спросил Том, тут же возненавидев себя за эти слова.

Краем глаза он увидел, что бывший студент скрестил руки на груди, но пока ничего не сказал. Несколько секунд было слышно только урчание Массо да стрекот сверчков.

— Вы серьезно? — сказал Бо наконец с легким презрением.

Том взглянул на него.

— Да, серьезно. Что я могу сделать? Мне шестьдесят восемь лет, я лечусь от рака. После сегодняшнего сеанса у меня снова взяли анализы — и нашли какое-то дерьмо. Мелочь; не опухоль, но все равно. Доктор думает, что Билл с первого раза не все удалил. Такое бывает. А может, рак просто-напросто вернулся. Короче, придется ложиться под нож еще раз.

Бо продолжал стоять со скрещенными на груди руками.

— И что? Значит, придется. Сдаваться, что ли, теперь?

Шея у Тома покраснела.

— Послушай…

— Нет, это вы послушайте, Профессор. Я не слепой. Я вижу, сколько почты скопилось у вас на кухонном столе. Я ее вам привожу, а она просто копится. Вы за несколько месяцев не открыли ни одного письма. Это разве не сдача? Что же тогда?

Том отбросил удочку и встал с бревна, что далось ему нелегко.

— Не надо читать мне нотации.

Бо подошел вплотную.

— А я считаю, что как раз надо, старый вы пес. Какого черта вы здесь делаете? Хотите проторчать до конца жизни? — Он схватил учителя за плечо, встряхнул. — Знаете, что я думаю?

— Не знаю. — Том снял руку с плеча. — И что же ты думаешь?

— Что вы сдрейфили, Профессор.

Макмертри резко глянул на Хейнса.

— Думаешь, я сдрейфил. Я?

— Как лапочка-старшеклассница.

Том вспыхнул, надвинулся на Бо, руки сжались в кулаки.

— Послушай, Боцифус. Я тебе за все очень благодарен, но сейчас…

— Что «сейчас»?

Макмертри моргнул, помедлил.

— Говорите. Я знаю, что у вас на языке. Что вы сейчас надерете мою черную задницу. Так? Само собой. Я вас обидел, и вы готовы к бою. Но вам под семьдесят, вчера была химиотерапия. А я здоровенный негритос, который утром отжался пятьдесят раз и остановился по своей воле, а мог бы отжиматься и дальше. Но когда я сказал вам обидные слова, первая реакция была — дать сдачи. Так оно и бывает, Профессор, когда тебя обижают. Ты даешь сдачи. И для вас это естественно.

Том отвернулся.

— Что вас останавливает? — не отставал Бо. — Рак? Хорошо, он вернулся. И? Доктор все удалит, еще несколько химических промывок — и он уйдет навсегда. Вы старый? И? Я видел, как вы вкалываете — дадите фору любому, кто на двадцать лет моложе. Даже сейчас здоровы как бык, старый вы пес.

— Да не знаю я, что делать, черт подери! — прокричал Макмертри, не в силах сдерживаться. — Конечно, ты прав. Я согласен. Пусть я испугался. Доволен? Старый Профессор испугался. Мне шестьдесят восемь лет, жена на том свете, работы нет, семья далеко, барбос скоро умрет, и какого хрена мне делать, понятия не имею!

— Чего вы хотите? — спросил Бо, уже мягче.

— Что-то во мне хочет вернуться. Дать бой… — Том вздохнул. — А что-то… — хозяин взглянул на спящего бульдога, — …зовет туда, куда скоро отправится Массо… снова увидеть Джули. — Он замолчал, в груди все клокотало. — Представь себе, я сегодня как будто обрадовался. Когда доктор сказал, что рак вернулся, я даже был доволен. — Том уже не мог продолжать. Он уставился в землю, но поднял голову, когда в поле зрения оказались ботинки бывшего ученика. — Пойми…

— Нет, это вы поймите, — оборвал его Бо и ткнул в грудь Профессора пальцем, бешено сверкая глазами. — Хотите сказать, что предпочитаете умереть? Что единственный выход — смерть? Извините, но идите с этими мыслями в жопу. Мой отец умер, когда мне было пять лет. Его повесили двадцать белых в простынях и капюшонах. Вы