Клетка и жизнь - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

человеком. Александров рассказал ему историю Свет-Молдавского, и Брежнев только спросил: «А человек он хороший?» Александров ответил: «Очень хороший». «Ну и пусть едет», — сказал Брежнев.

На следующее утро Жоре позвонили и спросили, почему он не приходит за паспортами, и через сутки все паспорта на имя Жоры, его жены Инны, его дочери Жени и его сотрудницы были выданы. Все они быстро уехали, и в результате Свет-Молдавский прожил в Америке более пяти лет.

В середине 80-х меня выпустили в командировку на месяц в Международное агентство по изучению рака в Лионе. Я провел этот месяц с пользой и удовольствием, общаясь со всеми сотрудниками агентства. Когда пришло время уезжать, председатель агентства, с которым мы очень дружили, стал выяснять, как я намерен ехать. Узнав, что я был в Париже только проездом, он организовал для меня суточную остановку в Париже в гостинице, где был договор о скидках для сотрудников агентства. Приехав в Париж, я встал пораньше и пошел гулять по городу. Прежде всего я пошел в Лувр и смотрел то, что наметил заранее. Разумеется, первым объектом была «Джоконда» Леонардо да Винчи. Картина висела в отдельной комнате. Я побыл там около пяти минут, но сильнейшего впечатления картина на меня не произвела, и я ушел в другие залы. Побродив по музею около двух часов, я собрался уже уходить, чтобы увидеть другие чудеса Парижа, но решил все-таки еще раз взглянуть на Джоконду — хотелось проверить свои впечатления. Когда я пришел, комната была уже заполнена народом, и мне пришлось ждать, чтобы пробиться к картине. В это время я неожиданно услышал русскую речь в толпе ожидавших и узнал голос Жоры Свет-Молдавского. Посомневавшись несколько секунд, я громким голосом спросил: «Жорка, это ты?» — и, спустя короткое время, мы уже обнимались с Жорой. Мы, конечно, забыли о Джоконде, выбрались из Лувра, и я узнал, что американские врачи перед тем, как делать пересадку костного мозга, отпустили его в Париж немного укрепить силы перед операцией. Когда я вернулся в Москву, то первыми словами, которые сказал Лине в аэропорту, были: «Все-таки Бог есть». Ведь я улетел в Лион, а Свет-Молдавский в Америку — и мы оба встретились в Париже, в Лувре! Разве это не чудо?..

Мой муж Юра Васильев

Элина ВАСИЛЬЕВА. Кандидат медицинских наук; более 40 лет проработала в Институте питания АМН, занималась вопросами физиологии и биохимии питания.

В 1944 году, когда я заканчивала школу, отличники получали так называемый Золотой аттестат. Это была обычная бумажка, но с золотой каемочкой. Эту бумажку в нашу школу долго не присылали, другую выдавать мне не хотели, и мне пришлось ждать чуть не месяц. Я хотела поступить в МГУ на физфак, но, когда я пришла туда с бумагами, мне сказали, что места отличников уже заполнены. Тогда я решила пойти в Энергетический институт, но встретила там своего школьного приятеля, который объяснил, что в Университете уровень подготовки несравненно выше. Я ужасно расстроилась, и тут моя школьная подруга, которая поступала в мединститут, стала бурно меня агитировать идти вместе с ней. Там мне надо было только пройти собеседование с ректором, что было несложно, и я была зачислена на первый курс в группу № 1, как потом выяснилось, блатную: там было много детей из врачебных семей (впрочем, я тоже). После 3-го курса группы делились пополам, и наша, сложившаяся к этому времени компания сумела отделить в группу № 2 тех, с кем мы хотели общаться меньше. В результате, мы жили дружно не только в институте, но и продолжали общаться потом.

В 1944 году еще шла война, поэтому в институт поступали в основном девочки и мужчины, которые побывали на фронте и были комиссованы после ранений. В нашей группе было два фронтовика и мой будущий муж — Юрочка Васильев, которого так называли из-за его малого возраста: ему было всего 15 лет. Этот возраст, однако, уже тогда не мешал ему учиться лучше всех, и после 2-го курса он стал Сталинским стипендиатом. Фронтовикам же было очень трудно, и мы старались им всячески помогать.

В институте нам посчастливилось слушать лекции блестящих ученых — как теоретиков, так и клиницистов. Занятия с нами проводили тоже великолепные преподаватели. Юра еще до поступления в институт твердо знал, что хочет быть биологом, и с первого курса ходил в биологический кружок, я же скорее склонялась к клинике. Но на последнем, 5-м курсе, во время обхода профессор Б. Б. Коган предложил мне прослушать сердце одного больного, после чего дал понять, что я неправильно слышу шумы сердца. Я очень расстроилась и решила, что хороший врач из меня не получится, а плохим я быть не хотела. Поэтому после окончания института я начала готовиться к экзаменам в аспирантуру в Институт питания. Только много позже, когда Лена начала работать в больнице и вначале тоже страдала оттого, что слышала неправильно, и лишь потом приобрела необходимый опыт и стала великолепным кардиологом, я поняла, что упустила свое счастье. Мама мечтала о том, что я стану врачом, особенно педиатром, и говорила, что никогда не сможет понять, как можно поменять больного на пробирку. Наверное, она была права, но впоследствии любое исследование, которым я занималась, становилось мне интересным, иначе я работать не могла, но понимаю, что клиницист, который любит людей, по-видимому, получает от работы больший кайф.

Аспирантура в Институте питания была для меня очень тяжелой. Моим руководителем была директор института, профессор Ольга Павловна Молчанова — ученица знаменитого физиолога Шатерникова. Я была полностью предоставлена самой себе, ни с кем не могла консультироваться, делала ошибки и часто работала до 12 часов ночи. Тем не менее к концу аспирантуры, 1 сентября 1952 года, моя диссертационная работа была закончена и напечатана. По существовавшим в Академии медицинских наук правилам аспирантов по окончании аспирантуры должны были трудоустраивать в одном из институтов, тем не менее из отдела кадров АМН мне сообщили, что у них никаких обязательств по отношению ко мне нет. Этого можно было ожидать, так как во все институты