Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

весьма весомых годов. Бондарчуку в роли Пьера 45, Генри Фонде 51, и потерянность юноши во взрослой интриге выходит у них ненатурально. Андрей у почти сорокалетних Тихонова и Феррера слегка засиделся в адъютантах. «Поцелуйте куклу», просят половозрелые тети в травестишных панталончиках.

Том Харпер же увидел в романе то, что полстолетия игнорировали наши и забугорные постановщики — хронику взросления отпрысков лучших дворянских фамилий. Его артисты — мальчишки-девчонки времен первого дыхания Пол Дано (Пьер), Джеймс Нортон (Андрей), Джек Лауден (Николай), Лили Джеймс (Наташа). Завтра грянет труба, и все их стыдные эскапады, спешные женитьбы, напрасные слова станут лишь прологом жизни и судьбы в годину национальных испытаний.

Вдвойне существенно, что княжна Марья списана автором с родной маменьки Марии Волконской, а Николай Ростов — с собственного отца графа Толстого. А стало быть, великая эпоха дана не глазами постороннего, а через восприятие его вымышленных дядьев — ибо Андрей мамин брат, а Пьер ближе к финалу женится на отцовской сестре Наташе. Что неизбежно прокатывает весь каток национальной истории непосредственно по Ясной Поляне и ближним вотчинам, а всех действующих лиц превращает в разной степени родню и свойственников.

Бескрайнюю даль свободного романа Харпер прессует в блоки параллельно происходящих событий — искусно рифмуя становление центральных характеров с положением России на фронтах наполеоновских войн. Первая серия — аккордное возвышение: Пьер наследует титул, Андрей взят в Ставку, Николай в полк, а Россия ввязывается в безоглядную свару с первой республиканской армией планеты. Серия два — стыдное тщеславие: Пьер упивается браком, Андрей алчет славы, армия наступает с неудобных позиций, все разгромлены. Третья — унижение: нелепая дуэль, позорный мир, скандальный проигрыш диких сумм. Четвертая — соблазн: затишье перед бурей, расстройство желанных браков Николая с Соней и Андрея с Наташей, общий отъезд в деревню — Пьера за совершенствованием, Андрея за благоустройством, Николая от нужды.

И в тот чудный миг, что мальчики заматерели, научились считать ресурс, выбирать позицию, сражаться не в чистом поле ради славы, а резать врага на коммуникациях, а девочки напитались достоинством, верой и непреклонностью, — «двенадцатого в ночь форсировали Неман нежданно бонапартовы войска», а Харпер, безупречный в воплощении мысли семейной, пробил дно мыслию народной. Толстой рисовал битвы беспорядочным месивом сабель-ядер-киверов, дабы показать, что триумф свершен не полководческим талантом, а Божьим промыслом и совокупной волей оскорбленного народа. У Харпера беспорядок и вакханалия даны ради беспорядка и вакханалии. Отказ полка от водки и облачение в белое в канун битвы — исключены, опустевшая, брошенная и вымершая Москва, помянутая у Толстого пятижды, — не показана, бузящие крестьяне смеют гавкать, что под французом будет лучше, потому что он даст землю и волю (что?!). Андрей при смерти возлюбляет французского врага — за вычетом его же прежних слов, что в этой войне следует пленных не брать, потому что враг пришел разорить твой дом и убить родню. Очевидно, верхушке BBC духовный рост героев видится в христианском смирении — тогда как князь протягивает руку Анатолю, а Пьер Долохову не ради гандизма-пацифизма, а как братьям в смертельной драке с Антихристом. Забыть распри и рвать гадину — вот наш ответ нашествию, признать который англичанам не дано, потому что придется славой делиться: отчего б и не разбить злодея при Ватерлоо, когда он потерял в России полмиллиона штыков?

И все равно первые две книги экранизированы столь безупречно, что зачеркивать постановку было бы несправедливым. Но именно блестящее начало подводит к главной и невозможной для чужака толстовской мысли: все молодецкое бахвальство, пошлые браки, дурацкие дуэли, карты, медведи, адъютантство, нелепицы и несуразицы ведут личность к твердости и последнему знанию: а вот теперь, ребята, вы нас никак не поломаете.

Чтоб иноземец признал за русскими такое?

Да ни в жизнь.

Особенно если начал снимать в мирном 2013-м, а заканчивал два года спустя.

За Базарова ответишь

«Отцы и дети», 2008. Реж. Авдотья Смирнова

Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса.

(Тургенев в письме Случевскому)

В старину в Голливуде любили ясное рабовладельческое кино. Про милый юг и хлопковые нивы. Про крутонравных, но добросклонных господ плантаторов, в строгости держащих негритянское мужичье, которое души в них не чает и шапку ломает буквально за версту. Про белые качельки, белые гольфики, белых лошадок и белые-белые зубы черной прислуги. Про старомодную церемонность и обхождение, простодушие и честность, попранные красным колесом городских варваров с севера. Их хамство, пьянство, блуд, амикошонство, спаленные усадебки и особый южный стоицизм побежденных, но не сломленных джентльменов. Таких фильмов до войны было море — от «Унесенных ветром» до серии сиропных комедий с пятилетней Ширли Темпл. Только массовая послевоенная смена отношения к цветным заставила индустрию отказаться от благодатного жанра.

Не всякую.

В минувший выходной на канале «Россия» Авдотья Смирнова представила восхитительно крепостническую экранизацию «Отцов и детей».

Про черный жребий ласкового юга. Про эдемские лужайки и нехорошего гостя, от которого — чур.

Принято считать, что потомственный барин Тургенев имел намерение распушить демократов-народников, но не совладал с собственным даром высокой непредвзятости. Это, разумеется, чушь. Как и многим людям гренадерского сложенья (в нем было 192 см), Ивану Сергеевичу была свойственна гулливерская снисходительность к людской мельтешне вообще и составляющим ее частностям: дворянству, пейзанству, народничеству, женщинам, кучерам и чиновникам по особым поручениям. С обычной усмешкой он развешал антагонистам по серьгам, но историческую правоту оставил за Базаровым, посвятив роман памяти Виссариона Григорьевича Белинского (именно так, полным именем). Да и похоронить себя завещал в одной с Белинским ограде — что вызвало большой скандал ввиду запрета погребения дворян на одном участке с простолюдинами, едва не привело к перезахоронению праха Белинского и отменно характеризовало ту пасторальную Русь, что так люба адептам старины глубокой.

Тут-то режиссер Смирнова и дала бой ложной объективности, поправив оскоромившегося в исторической перспективе автора. Онтологический, болезненный, пещерный антибольшевизм компаньонок «Школы злословия» давно смущал честную публику, подобая в столь противоречивой и разноукладной стране, как Россия, скорее американцу, существу постороннему, а потому и поверхностному. Однако такой коррекции авторской