Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

власти стихий, – детской любовью которого был черт, – готово разорваться от жалости к первому встречному, незнакомому, чужому.     – Он тебе не муж? – Нет.     – Веришь в воскрешенье душ?– Heт.     – Гниль и плесень?     – Гниль и плесень.     – Так наплюй!

Но

     – «Видишь – пот     На виске еще не высох.     Может, кто еще поклоны в письмах     Шлет, рубашку шьет…»

И – внезапное:

«Дай-кось я с ним рядом ляжу…Зако-ла-чи-вай! »(«Он тебе муж? – Нет»)

Вот оно, цветаевское раздорожье. Широкая, широченная русская душа… неистовая душа, исступленная, безмерная:

Душа, не знающая меры,Душа хлыста и изувера,Тоскующая по бичу.Душа – навстречу палачу,Как бабочка из хризалиды!Душа, не съевшая обиды,Что больше колдунов не жгут.Как смоляной высокий жгутДымящая под власяницей…Скрежещущая еретица,– Савонароловой сестра –Душа, достойная костра!(«Душа, не знающая меры»)

Это она сама о себе. Себя не щадила. От своей неистовости и широты сама страдала. Но все должна была пройти, все изжить сама, свободно. Единственное точное и неизменное «нет» – насилию, принуждению. Единственный, кого всегда отвергнет, – это палач.

В груди ее совмещалось несоизмеримое и несовместимое. Все несла. Но ноша была слишком тяжела. Даже для нее. Было подчас невыносимо. И не только потому, что она «каменела от взлету» и от одиночества – ибо никто по-настоящему не мог идти с ней рядом, – но и потому, что внутри самой себя не находила она мира, единства, цельности. В каждом своем порыве Марина Цветаева была бесконечно полной душой, но цельной она не была. Хотя ее главной волей, быть может, была воля к цельности, главной любовью – любовь к цельности, к той самой высокой, все вмещающей, все обнимающей, как взгляд с горы, или с самого неба. Здесь, на земле, она не видела возможности для такого целостного взгляда, цельной любви. Но знала, что «там», где-то в чистой духовности, в замысле Божьем это есть. Это и был ее тот свет, противопоставляемый этому, где все не осуществилось, где все – вполовину. Здесь «вечностью моею правит разминовение минут», а там, там – ничто не правит. Там – Вечность. «Дай мне руку на весь тот свет! – обращалась она к Пастернаку. Здесь – мои обе заняты» («Русской ржи от меня поклон»: (Выделено мной. – З.М).

Однако это «там» противопоставляется не только «низостям дней», не только базару мира, не только другим; оно противоположно и ей самой, поскольку она еще не вся и не до конца живет на той высоте, которую любит, которую чувствует «вечной».

«Тот свет» Цветаевой – зерно грядущей цельности, которое она растит в себе, которое есть ее глубочайшая тайна, ее главная заветная любовь.

А на этом свете она широка… Слишком широка, как сказал бы Достоевский. Безмерность – вот качество, с которым она, кажется, родилась на свет. И крупность, размах души – ее первое пристрастие. Все ее Наполеоны, и Пугачевы, и Царь-девицы – не просто дань романтике. Здесь что-то глубже, органичнее. Крупность личности была залогом возможного преображения, залогом выхода на другой уровень, где зло само отпадет, – туда, в «тот свет», в цельную тихость души. Крупная личность может нести зло, но она не сводится ко злу.

Личность больше своих проявлений. В ней есть что-то, что больше ее самой. Тайна большой души – ее несовпадение с какой бы то ни было однозначностью. Крупная личность чарует. Теряя свою крупность, личность теряет чары…

Для того, чтобы достичь истинной цельности, чтобы достичь своей предельной, до рождения заданной высоты, нужна недюжинная сила, нужна душа, имеющая смелость дерзать. Такой живой и дерзновенной душой была сама Марина Цветаева. Бесконечно противоречивая, вечно не уживавшаяся сама с собой, она рвалась туда, где сходятся все параллели – в Бесконечность, на другой уровень бытия.

Здесь, в мире конечных вещей, сильный давил слабого и становился из прекрасного безобразным. И Цветаева, только что рвавшаяся к победе вместе с героем, становилась на сторону побежденного, как только торжествующий победитель терял великодушие и чувство сопричастности каждой боли.

Вот эта сопричастность каждой боли, может быть, и была главным в Марине Цветаевой. Это и вело ее сквозь мир, сквозь всякую удовлетворенность, сквозь себя, сквозь все границы – туда, в Безграничность, где сойдутся параллели и «волк будет жить рядом с ягненком».

И вся Марина Цветаева – это апокалиптическое чувство необходимости и неизбежности Бесконечности, прорыва Бесконечности в мир вещей.

Глава 1

Туз пик

«Черт сидел на Валериной кровати, – голый, в серой коже, как дог, с бело-голубыми, как у дога или остзейского барона, глазами… в позе неизбывного терпения или равнодушия. Шерсти не было, было обратное шерсти: полная гладкость или даже бритость, из стали вылитость. Теперь вижу, что тело у моего черта было идеально-спортивное: львицыно, а по масти – догово.

…Главное были – глаза: бесцветные, безразличные и беспощадные. Я его до всего узнавала по глазам, и эти глаза узнала бы – без всего. Действия не было. Он сидел, я стояла. И я его – любила» («Черт»).

Понимайте как хотите. Огромное тире, как удар. Пропасть, через которую одним прыжком сердца, разрывая с этим берегом, – на тот. Что за берег? Неведомо. Ведомо только, что через пропасть, что чернота, что великая опасность, что вызов всему существу, всему сердцу. И сердце сжато, как пружина, собрало все свои силы и готово к ответу, готово ответить всем собой.

Главный дар феи, положенный в колыбель маленькой Марины, была великая духовная отвага, в которой таилась привязанность к духовному подвигу, еще совершенно неведомо какому; но благополучие, но защищенность, но тепло и уют дома – не для нее. Для нее – пиковый туз.

«Пиковый туз у Маши (горничная, гадавшая на картах. – З. М.) был удар. И удар – был. Удар занесенным черным, вверх глядящим сердцем конца алебарды – в сердце». «…Больше всех королей и валетов я любила – пиковый туз! – пишет Марина Ивановна. – Пиковый туз был – Черт!»

Что это? Любовь к злу? Но где оно, зло? В чем оно? Не было ни в детстве, ни в зрелости, – нигде не было в Марине Цветаевой любви к злу. Была любовь к свободе, к независимости – со всеми вытекающими отсюда следствиями. Другая сторона свободы – незащищенность. Другая сторона независимости – ответственность. Чувство, что никто не ответит за мою душу. Душа сама за себя ответит. Причастная Духу жизни, полная Духа жизни, она не позволяла никому и ничему разлучить ее со всей таинственной бездной Духа. Никаких посредников! Непосредственность. Открытость бездне. Открытость силе, которая изнутри, внутренним напором раздвигает и смыкает все границы.

Изнутри бьющая сила, уходящая корнями в неведомые истоки жизни. Душа, с детства привыкшая «глотать раскаленные уголья тайны», никогда не согласится на обмеление – на потерю глубины и внутренней свободы. Она скорее согласится на потерю внутренних