Ожерелье княжны Гальшки - Алесь Мартинович

самом деле хозяин лесных чащоб каким-то образом попал сюда. Но еще больше удивились, когда слуги, искусно орудуя большими ножами, начали разрезать его. Внутри вепря оказались кольца колбас, поджаренные тушки куропаток и индюков.

Желающих попробовать оказалось столько, что вскоре к столу, где оно находилось, готова была выстроиться очередь. Но это продолжалось недолго. Вскоре точно такие вепри появились и на соседних столах. А еще через несколько минут раздался восхищенный голос одного из тех, кто приютился за угловым столом:

— Господа! Оставьте вепря в покое, а лучше посмотрите, какую щуку принесли!

Десятки голов повернулись в ту сторону, а некоторые не удержались, вскочили со своих мест, чтобы оценить. Щука удивляла своими размерами. Длина ее была метра два, а толщина — с хорошего ягненка. Но опять-таки, как и в вепре, само чудо находилось внутри. Когда щуку начали разрезать, оказалось, что она поджарена в голове, сварена в середине и запечена в хвосте.

Каждый брал кусок побольше, нахваливая поваров. Но все понимали, что дело не только в кулинарном мастерстве. Нужно было не пожалеть средств, чтобы все это попало на столы. А до такого мог додуматься только князь Острожский с его богатством и щедростью.

Вскоре принесли огромные противни, на которых высились горы зайцев и разных птиц. Подавали также поджаренную лосятину и по особому рецепту приготовленные медвежьи ноги, свежие огурцы и соленые грибы. Вина же было столько, что оно рекой лилось в желудки неукротимых почитателей Бахуса: венгерское, испанское, бургундское. Рядом стояла посуда с различными ликерами, настойками, пивом и бражкой.

Не все могли выдержать такое испытание. И только одному человеку все было нипочем. Тучный, словно глыба, он сидел за центральным столом, создавалось впечатление, что никогда не насытится.

Впрочем, именно это и входило в непосредственные обязанности толстяка. Это был специальный обжора, которого князь Константин держал при своем дворе для увеселения гостей. Никто не знал, когда чревоугодник появился в замке. Да и имя его давно позабылось. Поговаривали, что находился обжора в замке, когда еще жив был князь Константин Иванович. Вполне возможно, потому что он не выглядел молодым. Однако по-прежнему со своими обязанностями справлялся хорошо. Да и одет был так, что ничего, кроме смеха, вызвать не мог.

В любую пору года он появлялся за столом в неизменном кафтане с галуном. Носил короткие штаты, из-под которых виднелись женские чулки в полоску. Волосы были настолько взлохмачены, что никто не знал, настоящие они или это такой парик. А маленькие глаза, почти заплывшие жиром, так быстро бегали, словно чревоугодник боялся, как бы его не обделили.

Он старательно поглощал все, что подавали. Именно поглощал, ибо создавалась впечатление, что пищу не пережевывает, а она стремительно летит ему прямо в рот, словно дальше находится не желудок, а бездонная бочка. Чтобы все это лучше проходило, следом большими кружками вливалось вино вперемешку с пивом и настойками.

Еще больше удивились, кто наблюдал за ним, когда обжора после обильной трапезы взялся за поросенка, весившего несколько фунтов. Никому не верилось, что сможет его одолеть. Но чревоугодник привычно отрезал кусок за куском, поочередно намазывая их хреном, и непринужденно отправлял в свой безразмерный желудок. Еще минута — и от поросенка ничего не осталось.

Окинув взглядом присутствующих, толстяк налил еще один бокал вина и, крякнув то ли от удовольствия, то ли от ощущения тяжести в желудке, выпил.

Раздались дружные аплодисменты. Послышались возгласы восхищения, а обжора, не обращая внимания, закрыл глаза, через мгновение засопев. Тем самым дал понять, что поставленную задачу выполнил. Спектакль, единственным героем которого он являлся, завершился, и можно с чистой совестью отдохнуть.

Не прятал своего восхищения и отец Антонио. Хотя он уже присутствовал на подобном представлении, всякий раз проявлял к нему интерес, будто видел впервые. Все-таки отец Антонио привык к разгульной светской жизни и любил, когда однообразие ее, пусть и яркое, скрашивается чем-то необычным.

Однако находился здесь не только ради праздного интереса. На день рождения пришел не для этого. Не мог не явиться, Беата напомнила, что это хорошая возможность выведать, какие планы у Острожского на замужество Гальшки.

Чеккино предупредил ее:

— Я всегда на виду. Вряд ли при мне он станет открыто говорить. Да и многие меня сторонятся.

— Святой отец, — было видно, что Беата недовольна его отношением к просьбе, — неужели у вас нет своих людей?

— Если постараться…..

— Старайтесь, святой отец!

После этого он сразу же встретился с Марысей. Объяснил ей:

— Пришло время приступать к осуществлению нашего плана.

Она не стала ничего уточнять, а дала понять, что сделает все возможное:

— Я готова.

— Мне нравится твоя решительность.

Вряд ли он сознательно стремился к этому, но Марыся восприняла его слова двояко, и лицо ее расплылось в улыбке:

— Шутить изволите, святой отец?

— Бога побойся!

— Какой серьезный…

Отец Антонио рассердился:

— Прошу тебя, выслушай внимательно.

Она снова улыбнулась:

— Я готова.

Не обратив на это внимания, он продолжал:

— Старайся чаще быть около Острожского. Возможно, что-нибудь и выведаешь. А еще следи, с кем будет общаться Гальшка. Скорее всего, с тем, кто нравится князю.

— Вы уверены, святой отец?

— Иначе и быть не может, — подытожил он.

— Поняла.

— А о том, что выведаешь, — на всякий случай напомнил, — сразу сообщай мне.

Отойдя от стола, за которым мирно посапывал обжора, отец Антонио подошел к гостям, в которых не сомневался, что они католики. Среди них, правда, оказался и воевода познанский, лютеранин граф Гурко. Правда, отца Антонио обнадеживало, что по национальности тот поляк. Представлены друг другу не были, однако слышал, что Гурко — человек богатый, подыскивает себе невесту. Значит, неслучайно оказался на торжественном вечере. Скорее всего, его пригласила Беата. Подумал, что не мешало бы ненавязчиво познакомиться.

Граф подошел сам. При этом, поскольку никогда особой тактичностью не отличался, спросил в лоб:

— А вы как оказались здесь, святой отец?

В ином случае отец Антонио обиделся бы за такую бесцеремонность. Да и вряд ли бы захотел разговаривать с лютеранином. Ведь они отрицали верховенство власти римского папы, не признавали монашества. Но, предчувствуя, что граф Гурко — человек нужный, пошел с ним на разговор:

— Отречение от мирской жизни не исключает возможности бывать там, где все, что ни делается, совершается с Божьего согласия.

— Тогда будем знакомы, — так же бесцеремонно продолжил он: — Граф Гурко.

— Отец Антонио.

И не пожалел, что познакомился.

Люди, не обладающие умственными способностями, имеют большие амбиции, даже случайно найдя собеседника, желающего слушать их, очень откровенны. Поэтому Гурко сразу выложил о себе все.

Прежде всего, конечно, похвастался