Ожерелье княжны Гальшки - Алесь Мартинович

начала плакать. Он не спешил ее успокаивать. Понимал, что лучше, не мешать. А плач Беаты постепенно стихал.

Прошло еще несколько минут, и она пришла в себя. Снова стала властной и решительной:

— Что будем делать, святой отец?

— Сангушко не место в замке!

— Он — гость Острожского. И князь вряд ли меня послушает.

— Тогда возьмитесь за Гальшку.

— Об этом я и сама подумала. Только как лучше поступить?

— Вы, княгиня, мать. Все можете.

— Сначала с ней поговорю.

— Вряд ли это что-нибудь даст, — засомневался отец Антонио.

А назавтра поспешила поговорить с Гальшкой. Заверения дочки, что у нее ничего с Сангушко не было, княгиню не переубедили.

— Не было? Получается, что тебя оговорили?! — она перешла на крик.

Гальшка, однако, проявила выдержку.

— Оговорили, — спокойно ответила она.

— Ты хочешь сказать, что мне соврали? — Беата не собиралась успокаиваться.

— Клянусь, ничего не было!

Услышав от дочери клятву, княгиня несколько изменила тон разговора:

— Не было? Попробуй только! Вырастила на свою голову.

Обе замолчали. Вскоре из уст Беаты прозвучало суровое предупреждение:

— Навсегда выкинь из головы Сангушко. У меня давно есть женихи на примете, без него обойдемся.

— И что, даже не один? — откуда и смелость у Гальшки взялась. — Кого же это ты, маменька, мне подыскала?

Беата от такой дерзости сразу и не поняла, как реагировать. Хотела накричать, но совладала с собой. Внимательно посмотрела дочери в глаза и, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя и давалось это ей с трудом, промолвила:

— Неужели, думаешь, меня не интересует твоя дальнейшая судьба?

На это княжна ничего не сказала, а Беате ответ и не нужен был. Она, что за ней в последнее время наблюдалось, готова была начать долгий монолог, который сводился к тому, как она, мать, беспокоится о будущем дочери, а та вместо благодарности за подобное беспокойство своим поведением только портит ей настроение.

Обычно Гальшка спокойно выслушивала эти нудные нотации, а сама в мыслях была далеко от того, о чем говорит мать, и припоминала что-нибудь приятное. Но теперь оборвала ее на полуслове:

— Хватит!

Сказано это было с такой решительностью и категоричностью, что Беата не узнала дочь. Тихая, спокойная, она напоминала вулкан, неожиданно пробудившийся от долгой спячки и готовый к извержению лавы.

— Хватит! — повторила Гальшка.

— Хватит?! — Беата поняла, что дочь полностью выходит из послушания. — И это ты так разговариваешь со своей матерью?! Запомни раз и навсегда: никаких танцев, никаких увеселений!

— Иначе закроешь меня в комнате?! — княжна не собиралась отступать.

— Закрою!

Свое намерение Беата осуществила. Княжна несколько дней находилась под домашним арестом. Никого к ней не пускали, кроме слуги, который приносил еду.

Сначала Гальшка не очень переживала, более того, чувствовала себя той, которую наказали за справедливость. Однако проходили дни, и на душе становилось все более тягостно. Особенно, когда вспоминала Сангушко, который так понравился ей. И не только думала, но и представляла, как на очередном балу будут танцевать вместе. Но, возвращаясь к реальности, плакала. Когда еще будет тот бал, неизвестно, сколько ее мать продержит взаперти?

А Беата дала себе слово ни в коем случае не проявлять слабость. Пусть находится под домашним арестом сколько угодно. Не попросит прощения — для нее же хуже. Заключение может продолжаться и месяц, и два. Но Гальшка просить прощения не собиралась.

Неизвестно, сколько бы еще длилось противостояние дочери и матери, если бы Константин Константинович, обеспокоенный тем, что долго не встречал племянницу, не поинтересовался у Беаты:

— Что-то Гальшки не видно…

— И нескоро увидишь, — упоминание имени дочери вызвало у княгини злость.

— Что-то случилось?

— А что может случиться? Сидит под домашним арестом!

Начал допытываться, что стало причиной такой жестокости. Но Острожская ограничивалась коротким ответом:

— Заслужила.

Все же сумел уговорить выпустить Гальшку. После этого постарался поговорить с ней. Будто невзначай вспомнил Сангушко. При упоминании его имени княжна вздрогнула, словно ее застали за чем-то недозволенным. «Влюбилась, — с радостью подумал Острожский: — Хорошо, что и Дима тянется к ней». А вслух сказал:

— Собираюсь очередной бал организовывать. Как смотришь, доченька, чтобы и Сангушко пригласить?

— Обязательно пригласи, — сказала искренне.

Потом было еще несколько балов, на которых Гальшку постоянно видели рядом с князем Дмитрием. Беата забеспокоилась еще больше. Поняв, что дочь полностью выходит из-под влияния, однажды заявила:

— Нечего нам больше здесь делать!

— Ты о чем, мама?

— Едем в Вильно! — сказала княгиня.

— А мне и в Остроге хорошо! — возразила дочь.

— Тебе хорошо, а мне плохо! — Беата дала понять, что спорить с ней бесполезно.

В Вильно у нее был свой дворец. Княгиня не без оснований думала, что там дочь станет шелковой, потому что не окажется рядом заступников. Княжна, конечно, понимала, чем чреват для нее этот переезд. Поэтому поспешила к дяде. Тот внимательно выслушал племянницу.

— Ситуация непростая.

— Как быть? — заплакала Гальшка.

— Вытри слезы, — сурово заявил он. — Они не помогут.

— Не могу не плакать.

— Вытри, говорю! Нужно действовать спокойно и рассудительно.

Гальшка перестала плакать, ожидая, что он скажет. И поспешила его убедить.

— Я согласна.

— Согласна? Но ты же не знаешь, о чем разговор пойдет?

— На все согласна. Чтобы только в Вильно не ехать, — она снова заплакала.

— Если согласна, слушай внимательно.

Константин Константинович прошелся по комнате в раздумье. Постояв несколько минут, приблизился к племяннице. Чувствовалось, что нечто хочет сказать, но это дается ему непросто.

— Ответь мне, доченька, — нарушил молчание Острожский, — как на исповеди ответь. Любишь Дмитрия?

— Дяденька, никто, кроме Димы, мне не нужен! — поспешила его заверить Гальшка, прижавшись к груди Константина Константиновича. — С ним готова хоть на край света.

— Даже на край света? — переспросил Острожский. И, не ожидая подтверждения, продолжил: — Я и не сомневался, что у тебя настоящая любовь. Согласна ли, чтобы он похитил тебя?

— Похитил? — Гальшку стало не узнать. Куда и слезы подевались. Глаза озорно засветились: — Это так здорово!

Хотел Константин Константинович остановить ее: «Нашла время радоваться!» — но потом передумал: «Разве может она вести себя иначе? Всего же четырнадцать лет…»

— Не возражаешь?

— Хоть сегодня!

— А ты, я вижу, быстрая!

— Какая есть.

— Нет, так не пойдет.

— Согласна я!

— Нужно хорошо подготовиться, чтобы твоя мать ни о чем не догадалась. Поэтому молчи.

— Нема как рыба! — озорное настроение не покидало Гальшку.

Острожский начал даже жалеть, что обо всем ей рассказал. Надо было сначала переговорить с Сангушко.

— Больше серьезности! А теперь слушай внимательно…

Понимал, что берет на свою душу большой грех, организовывая похищение племянницы. Но сколько ни рассуждал, другого выхода из создавшейся ситуации не видел. Заберет Беата дочь в Вильно, обязательно