Кладбище мертвых апельсинов - Йозеф Винклер

Идя вдоль Тибра, я собирал в чан мертвых ящериц и развешивал их в форме свастики на набережной Тибра. Проснусь же я только тогда, когда плоть ящериц разложится и станет видна свастика из скелетов ящериц.

Шоколадного ежа, которого я видел в витрине кондитерской, я сперва положу на мостовую, чтобы его переехала машина, и только после этого я его съем.

«Ты должен будешь убить двух огромных зайцев на чердаке, прежде чем принести мне джутовый мешок, полный молочных зубов», – шептала мне на ухо мать. Я изо всех сил дважды ударил палкой по белому кресту на лбу появившегося передо мной огромного черного зайца, но он не упал. Через несколько мгновений передо мной возник второй заяц, поменьше, с целой стаей крыс в красных епископских тиарах. Крысы и маленький заяц вылет и пищали, оскаливали грозно зубы, давая мне понять, чтобы я не убивал большого зайца. Когда я проснулся, в ушах еще несколько секунд стоял громкий писк крыс и зайцев, прежде чем превратиться в шум автомобилей, день и ночь проносящихся под моим открытым окном на улице Бруно Буотцци.

* * *

Вернувшись с работы, миссис Леонтина Фэншоу рассказала мне, стоя на пороге моего кабинета, что в автобус сел молодой человек с букетом роз на длинных стеблях, и два контролера попросили его предъявить билет. У молодого человека был билет, но он его не прокомпостировал и должен был заплатить штраф в две тысячи лир, но у него не оказалось с собой денег. Контролер уже просматривал его паспорт и хотел записать его имя, когда миссис Фэншоу достала кошелек и дала молодому человеку деньги на штраф. «Молодой человек, – сказала она, – даже не поблагодарил меня. Только выходя из автобуса и видя направленные на него удивленные взгляды людей в автобусе, он с трудом выдавил из себя тихое: "Grazie Signora!"» Возможно, она еще и потому дала ему деньги на штраф, что надеялась на глазах пассажиров автобуса получить в подарок от молодого человека красную розу, она, уже пару лет разъехавшаяся со своим американским мужем и недавно получившая официальный развод с ним, осевшим между тем в Вене. «Конечно же, – сказал я Леонтине Фэншоу, – молодой человек спокойно мог, на глазах у всего автобуса, подарить тебе розу!»

Она рассказала мне, что не хочет развода, не хочет договариваться о нем полюбовно и не считает себя его виновницей. «В конце концов, заявление о разводе подал мой муж! Я хочу, – сказала она, – чтобы судья, прокурор и адвокат, а также мой муж, прежде чем мы окончательно расстанемся, еще раз высказались бы о нашей семейной жизни. Бракоразводный процесс, – как назвала его Леонтина Фэншоу, – это для меня то же самое, что для тебя твое писание. Когда у тебя скапливаются образы и истории, ты должен их записать, а я хочу, чтобы суд в течение часа еще раз выслушал меня и моего мужа. Я не надеюсь, что он вернется ко мне, так как у него уже есть ребенок от его венской подруги, но он должен выслушать меня еще хотя бы в течение часа».

За завтраком она сказала, что не особенно хорошо варит яйца, что ее муж в Америке критиковал ее, как она выразилась, яйцеварение. Но здесь, в Италии, сказала она, из-за того что в воде много извести, часто совершенно непонятно, готово яйцо или нет. Но яйца, которые я варю, не опасны для жизни, как она выразилась. Я ел быстро, потому что перед моим мысленным взором все время маячила клавиатура моей пишущей машинки, и я хотел усесться за письменный стол. Ты ешь быстро, ты не должен есть так быстро! Я клал яичную скорлупу на красный поднос, на котором она подала кофе. Клади яичную скорлупу на блюдце. Когда Леонтина Фэншоу несла из кухни еще кофе, она увидела почту, которую почтальон подсунул в щель входной двери. Позолоченным ножом с рукояткой в форме бараньей головы она вскрыла адресованные ей письма.

Леонтина Фэншоу открыла банку американской консервированной кукурузы, поставила ее в холодильник и объяснила мне, как я должен приготовить эту кукурузу, чтобы съесть как гарнир к мясу. Но я не могу есть эту американскую консервированную кукурузу, – сказал я миссис Фэншоу, – потому что сейчас, когда я в Риме, в Каринтии мой восьмидесятипятилетний отец-крестьянин возит кукурузу с полей и я знаю, что он и мой брат на двух тракторах целыми днями будут ее возить, пока не наполнят бетонные силосохранилища и половину сенного сарая измельченной кукурузой. Я знаю, что не только раньше, когда мы были детьми, но и сейчас, во время укладки измельченной кукурузы в бетонное силосохранилище, кто-то должен с мешком кукурузы на голове ходить по силосу, вилами разрыхлять, а затем уплотнять кучи силоса, чтобы, с одной стороны, кукуруза легла плотно, без прослоек воздуха и не начала гнить, а с другой стороны, чтобы в бетонный бункер поместилось как можно больше. Раскинувшаяся крестом деревня дрожала, когда крестьяне с кукурузой, измельченной дробилкой еще в поле, ездили взад-вперед по улицам. Воздух наполнялся запахом свежеизмельченной кукурузы, и измельченные початки и листья кукурузы сыпались из щелей кузовов и устилали зеленым асфальт деревенской улицы. Я уже давно исчез в Риме, оставив своего восьмидесятипятилетнего отца с сорока головами скота, но не могу есть американскую консервированную кукурузу, меня от нее тошнит.

Много раз миссис Фэншоу говорила мне, что у нее в подвале есть велосипед, который я могу взять в любой момент, чтобы поехать на расположенную поблизости Виллу Глори. Пару дней спустя она сказала, что перетащила для меня велосипед из подвала в квартиру, и три-четыре раза спросила, не хотел бы я ездить на нем на Виллу Глори. «Я не хочу ездить по Риму на велосипеде!» – сказал я. «Хотя это дамский велосипед, ты можешь брать его, когда захочешь, если тебя это не смущает», – ответила Леонтина Фэншоу.

Войдя в кладовку для обуви, я увидел, что мои туфли, начищенные до блеска, стоят на развернутой итальянской газете. Я взял туфли, зашел в гостиную, где она, сидя в кресле, читала американский журнал «Time», и сказал: «Увидев свои начищенные туфли, я сразу же подумал о твоей матери, которая однажды, приехав к тебе в Америку, сказала: "Никогда не чисти своему мужу туфли!"» На что миссис Леонтина Фэншоу ответила: «Но ты же не мой муж!» Как-то раз, некоторое время спустя она сказала: «Извини, я не почистила твои туфли!» А еще пару дней спустя: «Убери туфли с ковра в гостиной!»

Она рассказала мне, что ей приснилось, будто я – ребенок и она достала для меня детскую кроватку. Другая женщина из американского посольства хотела закрыть ограждения кроватки простынями и полностью прикрыть меня, словно покойника. «Ему нужно место, – закричала миссис Фэншоу, – ему нужно место!»

«Раньше, – сказала она, – когда я только что приехала в Рим, уходя, я опускала все жалюзи на окнах и запирала их изнутри, чтобы никто не мог проникнуть в мою квартиру без взлома, но с тех пор как ты здесь, я оставляю жалюзи открытыми, чтобы в квартиру проникало больше света».

Леонтина Фэншоу сказала венскому судье во время заседания бракоразводного процесса, что не сможет присутствовать на следующем заседании суда, так как будет в Америке. Она призналась мне, что улетела из Рима в Америку специально, чтобы затянуть процесс. В Америке она провела некоторое время у своих друзей, посещая их стоящие неподалеку друг от друга в сосновом лесу, сдаваемые напрокат дачные домики. Из Америки она послала судье, ведшему в Вене ее бракоразводный процесс, открытку, где написала, что ее с мужем разлучит только и исключительно смерть, а не какой-нибудь судья. Момент, с которого она считала себя разведенной со своим американским мужем – когда он не поздоровался с ней в зале суда во время судебного процесса, – этот момент миссис Фэншоу называла Часом Ноль!

Вернувшись из посольства, она вошла в квартиру и сняла в прихожей верхнюю одежду. Я сидел в гостиной перед телевизором и глядел то на экран телевизора, то в итальянскую газету. Шел фильм со Стивом Мак-Куинном,[13] который играл мстителя за своих убитых родителей и в тот момент, когда вошла миссис Фэншоу, он как раз поджигал родительский дом, загоревшийся ярким пламенем. Не поздоровавшись с Леонтиной Фэншоу, я сразу же крикнул ей: «Дом в Америке горит!» Быстрым шагом она вошла в гостиную и внимательно посмотрела на горящий на экране дом. Прошло несколько секунд, прежде чем с ее лица спало напряженное выражение. Прочитав в газете, что я пропустил фильм Райнера-Вернера Фасбиндера[14]«Год тринадцати лун» в одном из римских киноклубов – в этом фильме он показывает жизнь и самоубийство франкфуртского трансвестита, – я почувствовал, что меня бросило в жар. Красный как рак, я с температурой тридцать восемь лег на диван и зло уставился на экран ее американского телевизора.

После полуночи миссис Фэншоу, раскрыв журнал «Time», улеглась в постель и стала подпиливать ногти. Я посидел немного на ее постели, выслушивая ее жалобы на рутинную работу в бюро, затем, выйдя из ее комнаты, я пошел в гостиную и выпил пива и вина. Когда я два часа спустя брел по длинному, как кишка, коридору в свою спальню, то услышал раздающийся из ее комнаты громкий ритмичный храп, так как она спала с открытой дверью. Во сне я видел мою мать в виде забрызганной кровью курицы, бьющейся на полу курятника и замертво упавшей в сточный желоб. Затем передо мной проплыл гроб с лежащей в нем женщиной с русским лицом в украинском национальном костюме, ее руки, сложенные на груди, были оплетены четками. Ее муж, крестьянин в каринтийском народном костюме, подошел к обитому фиолетовым гробу, коснулся ее рук и прошептал: «Она умерла! Она уже умерла!»