Лишь - Эндрю Шон Грир

на свадьбе стихи.

– Да ты рехнулся! Конечно, мне очень жаль, что вы расстались. У меня сердце разрывается на части. И я не проецирую это на себя. Я желаю тебе добра. Но ты не в своем уме. Неужели ты правда собрался на свадьбу? Неужели правда думаешь, что все хорошо? Ты просто на стадии отрицания. Ты разводишься с человеком, с которым прожил двадцать лет. И это грустно. И никто не запрещает тебе грустить.

– Я не спорю, что можно жить вместе до самой смерти. Некоторые люди всю жизнь сидят за одним и тем же ветхим столом, потому что он принадлежал их бабушке, хотя его уже десять раз чинили и он давно отжил свой век. Именно так города становятся призраками. Дома забиваются хламом. А люди стареют.

– У тебя уже кто-то есть?

– У меня-то? Знаешь, пожалуй, я останусь холостяком. Пожалуй, мне это больше подходит. И, пожалуй, так было всегда, только в молодости я слишком боялся одиночества, а теперь больше не боюсь. И у меня ведь есть Кларк. Я всегда могу позвонить Кларку и обратиться к нему за советом.

– Даже после всего, что случилось?

– Да, Артур.

Они еще некоторое время беседуют, и вот уже совсем стемнело. «Артур, – говорит Льюис после небольшой паузы, – ты слышал, что в ночь перед свадьбой Фредди закрылся в ванной?» Но Лишь его не слушает; он вспоминает, какие Льюис и Кларк устраивали ужины, какие закатывали вечеринки на Хэллоуин, как стелили ему потом на диване, чтобы он не ехал домой пьяный. «Спокойной ночи, Артур». Отсалютовав старому другу, Льюис исчезает во тьме, и Артур Лишь остается один у тлеющих углей. Краем глаза он замечает пляшущий огонек: сигарета Мохаммеда, который застегивает палатки, будто укладывая маленьких детей. Из дальней палатки раздаются стоны компьютерного гения. Из темноты доносится возмущенный рык верблюда, а затем – успокаивающий голос погонщика. Неужели они спят вповалку с животными? Неужели они спят под этим несравненнейшим пологом, под этой величественной кровлей[107], под этим дивным покрывалом с кусочками зеркал – звездным небом? Эй, смотри-ка: сегодня звезд хватит на всех, но есть среди них и фальшивые монеты – искусственные спутники. Он тщетно тянет руку к падающей звезде. Наконец он идет спать. Но и в постели никак не выкинет из головы слова Льюиса. Не о десяти годах, а о том, чтобы жить в одиночестве. Он вдруг понимает, что даже после Роберта никогда по-настоящему не позволял себе остаться одному. Взять хотя бы его нынешние странствия: сначала Бастьян, потом Хавьер. К чему эта неизбывная потребность в зеркале-мужчине? Чтобы видеть в нем отражение Артура Лишь? Конечно, он в трауре: по Фредди, по своей карьере, по отвергнутой книге, по утраченной молодости, – так почему бы не завесить зеркала, почему бы не затянуть сердце тканью, чтобы оплакать потери? Почему бы хоть раз не побыть одному?

Засыпая, он тихо смеется. Побыть одному: даже представить трудно. Это все равно что жить на необитаемом острове: безумно страшно и совсем не по-лишьниански.

Песчаная буря начинается только к утру.

Лишенный сна, Лишь ворочается в постели, и перед его внутренним взором появляется его роман. «Свифт». Ну и заглавие. Ну и ерунда. Где его редактор, когда она так нужна? Редакторесса, как он ее называл: Леона Флауэрс. Давно перешла куда-то в ходе карточных игр издательских домов. Он никогда не забудет, как ловко прореживала она велеречивую прозу его первых романов, превращая их в настоящие книги. Какая умница, какая искусница, а как уговаривала его на сокращения! «Этот абзац такой красивый, такой особенный, – говорила она, прижимая наманикюренные ручки к груди, – что я ни с кем не хочу им делиться!» И где же Леона теперь? В каком-нибудь небоскребе, оттачивает старые приемчики на каком-нибудь новом протеже: «Думаю, отсутствие этой главы отзовется во всем романе». Что бы она ему сказала? Что Свифт не внушает симпатии. Все об этом твердят; страдания его героя никого не трогают. Но как же сделать, чтобы люди ему симпатизировали? Это все равно что добиваться симпатии самому. Но если ты и в пятьдесят никому не нравишься, сонно думает Лишь, значит, поезд ушел.

* * *

Песчаная буря. Месяцы планирования, дни в пути, разорительные траты, а в итоге: сидеть взаперти, пока ветер, точно погонщик, нахлестывает шатры. Все трое (Зора, Льюис, Лишь) собрались в просторном обеденном шатре, где жарко, как верхом на верблюде, и так же пахнет; из тяжелой входной двери торчат клочья конского волоса: как и трех наших странников, эту дверь не мешало бы помыть. Один только Мохаммед как огурчик, хотя буря застала его на рассвете (ибо он и правда спал под открытым небом), и ему пришлось срочно бежать в укрытие. «Ну что ж, – говорит Льюис за чашкой кофе с медовой лепешкой, – нам выпала возможность открыть для себя что-то новое». В ответ Зора угрожающе заносит нож для масла; завтра у нее день рождения. Но ничего не поделаешь: нужно покориться стихии. Остаток дня они пьют пиво и играют в карты, причем Зора разбивает наголову обоих.

– Я с ней еще поквитаюсь, – грозится Льюис, когда они расходятся по шатрам. Наутро оказывается, что буря, подобно докучливому гостю, никуда не торопится, а Льюису впору быть пророком: болезнь подкосила и его. И вот он лежит под расшитым кусочками зеркала покрывалом, потеет и стонет: «Убейте меня, убейте», – пока его шатер трясется от ветра. Мохаммед – в лиловом одеянии – с прискорбием сообщает: «Буря только в эти дюны. Уезжаем из пустыни, и ее нет». Он предлагает погрузить Льюиса с Джошем в джипы и вернуться в Мхамид, где хотя бы есть гостиница с баром и телевидением; там их ждут военные репортеры, скрипачка и мальчик с обложки. С минуту Зора молча смотрит на него поверх изумрудного платка, закрывающего половину ее лица, а затем срывает платок и объявляет: «Нет, сегодня у меня, блин, день рождения! Остальных везите в Мхамид. А мы с Артуром поедем развлекаться. Мохаммед! Удивите нас!»

Удивитесь ли вы, узнав, что в Марокко есть швейцарский горнолыжный курорт? Именно туда и повез их Мохаммед. Оставив песчаную бурю позади, они проезжают глубокие каньоны, где высечены в скалах отели, а неподалеку, на берегу реки, разбили лагерь немецкие туристы с фургончиками; деревни, где, как в народных сказках, живут одни овцы; водопады и водосливы, медресе́[108] и мечети, касбы и ксары и один маленький городок (остановка на обед), где в двух шагах от их столика женщина в бирюзовых одеждах просит у резчика по дереву опилки, потому что ее кошка пометила крыльцо,