Лишь - Эндрю Шон Грир

Посмотри, как тебя разнесло!

– Зора! – восклицает Лишь.

Но Льюис только смеется, похлопывая обеими руками по своему необъятному пузу.

– Вот умора, правда же? – говорит он. – Каждое утро я смотрю в зеркало и покатываюсь со смеху. И думаю: неужели это я? Заморыш Льюис Делакруа?

– В общем, вот и весь план, – говорит Зора. – Ну что, ты со мной?

– Но я не хочу толстеть, – говорит Лишь. – Как бы глупо и тщеславно это ни звучало.

– Артур, – говорит Льюис, придвигаясь поближе. – Тебе предстоит кое-что для себя решить. Все эти тощие мужчины с усами… Ты только представь, сколько нужно морить себя голодом и ходить по спортзалам, сколько нужно усилий ради того только, чтобы втиснуться в костюм, который ты носил в тридцать лет! И главное, зачем? Все равно ты скукоженный старик. Ну его на хрен! Кларк всегда говорил: можно быть худым, а можно – счастливым. И, Артур, я уже пробовал быть худым.

Кларк – это его муж. Да-да, они Льюис и Кларк[105]. И до сих пор считают, что это уморительно. Уморительно!

Зора кладет руку ему на плечо.

– Давай, Артур. Решайся. Будем толстеть вместе. Все лучшее впереди.

Тут в передней части салона начинается какая-то возня: скрипачка подходит к Мохаммеду, и они о чем-то шушукаются. Мальчик с обложки жалобно стонет со своего места у окна.

– Неужели еще один? – сокрушается Зора.

– А знаете, – говорит Льюис. – Я даже удивлен, что он продержался так долго.

* * *

Итак, из девяти верблюдов, пересекающих Сахару, заняты только четыре. Мальчику с обложки стало так дурно, что его оставили в Мхамиде, городке на границе с пустыней, а скрипачка не пожелала его покидать. «Он поедет на более позднем верблюде», – сказал Мохаммед, когда остальных усадили в седла. В несколько рывков животные поднялись на ноги, выстроились караваном – четверо с ношей, пятеро порожняком – и, отбрасывая длинные тени, двинулись через пустыню. «И, увидев такое, кто-то еще верит в бога?» – дивился Лишь, разглядывая этих нелепых созданий с перчаточными куклами вместо голов, тюками сена вместо туловищ и цыплячьими ногами. До дня рождения Зоры осталось два дня; до его собственного – три.

– Это не день рождения, – кричит Лишь, пока они ритмично удаляются в закат. – А детектив Агаты Кристи!

– И кто же следующая жертва? – спрашивает Льюис. – Спорим, я? Откину копыта прямо сейчас. На этом верблюде.

– Я ставлю на Джоша. – Британский компьютерный гений.

– А теперь не хочешь поговорить о Фредди?

– Не особо. Я слышал, свадьба была очень милой.

– А я слышал, что в ночь перед свадьбой Фредди…

– Заткните свои сраные варежки! – орет Зора откуда-то сзади. – Наслаждайтесь сраным закатом на своих сраных верблюдах! О господи!

А ведь и правда: оказаться здесь – настоящее чудо. Не потому, что их не сломили ни алкоголь, ни гашиш, ни мигрени. Нет-нет, вовсе не поэтому. А потому, что их не сломила жизнь с ее унижениями, и разочарованиями, и расставаниями, и упущенными возможностями, с ее плохими отцами, и плохими работами, и плохим сексом, и плохими наркотиками, с ее ошибками, и промахами, и подводными камнями, потому что они дожили до пятидесяти и до этого мгновения: до сугробов глазури, до гор золота, до маленького столика на гребне дюны с оливками, и питой, и бутылкой вина в ведерке со льдом, до заката, который дожидается их терпеливее любого верблюда. Так что да. Всякий закат, а этот в особенности, требует, чтобы вы заткнули свои сраные варежки.

Они в молчании покоряют дюну. Наконец Льюис замечает, что сегодня у них с Кларком двадцатая годовщина, но сотовой связи тут, разумеется, нет, поэтому со звонком придется подождать до Феса.

– Но в пустыне ведь есть вайфай, – говорит Мохаммед.

– Как, неужели? – удивляется Льюис.

– Конечно, повсюду, – кивает он.

– А, ну тогда хорошо.

Мохаммед поднимает указательный палец.

– Проблема только в пароле.

По рядам бедуинов прокатывается смех.

– Уже второй раз на это клюю, – говорит Льюис, а потом показывает куда-то рукой.

Проследив за его жестом, Лишь замечает двух мальчишек-погонщиков возле стола с угощениями. Обняв друг друга за плечи, они сидят на песке и любуются закатом. Дюны окрашиваются в те же охристо-аквамариновые тона, что и дома Марракеша. Двое мальчишек обнимают друг друга за плечи. Это так непривычно. Лишь становится грустно. В его мире гетеросексуалы так не делают. Как не могут два гея пройтись за руку по улицам Марракеша, так не могут, думает он, два натурала, два лучших друга пройтись за руку по улицам Чикаго. Они не могут сидеть на песке, как эти подростки, и в обнимку смотреть на закат. Эта мальчишеская любовь Тома Сойера к Гекльберри Финну.

Палаточный лагерь – просто сказка. По центру: кострище с сучковатыми ветвями акации, вокруг него разложены подушки, от них восемь ковровых дорожек ведут к восьми парусиновым шатрам, а в каждом шатре – несмотря на внешнее сходство с палаткой для выездных проповедей – кроется страна чудес: кованая кровать с покрывалом, расшитым кусочками зеркал, лампы с чеканкой на прикроватных тумбочках, раковина и стыдливо притулившийся за ширмой унитаз, настенное зеркало и трюмо. Лишь переступает порог и дивится: кто натер эти зеркала? Кто натаскал воды и прибрался в туалете? И если уж на то пошло: кто привез сюда кованые кровати, подушки и ковры для таких баловней, как он? Кто сказал: «Им, наверное, понравится покрывало с кусочками зеркал»? На тумбочке: стопка книг на английском, включая детектив о Пибоди и опусы трех чудовищных американских писателей; подобно наибанальнейшему знакомому, который, повстречавшись нам на закрытой вечеринке, разбивает наше представление не только об изысканности вечеринки, но и о нашей собственной, это трио словно бы говорит ему: «А-а, вас, значит, тоже пригласили?» А по соседству с ними: последнее творение Финли Дуайера. Здесь, посреди Сахары, возле его кованой кровати. Ну спасибо, жизнь!

На севере: злобным рыком верблюд провожает день.

На юге: Льюис вопит, что у него в постели скорпион.

На западе: звон посуды, пока бедуины накрывают на стол.

И снова на юге: Льюис кричит, что все в порядке, это всего-навсего скрепка.

На востоке: подает голос британский компьютерный гений: «Ребята? Что-то мне нехорошо».

Итак, их осталось четверо: Лишь, Льюис, Зора и Мохаммед. После ужина они сидят вокруг костра и в задумчивом молчании допивают белое вино; Мохаммед курит сигарету. Или это что-то другое? Вскоре Зора встает и говорит, что идет спать, чтобы в день рождения быть свежей и красивой, всем спокойной ночи, и вы только посмотрите на эти звезды! Мохаммед растворяется во мраке, и в потрескивающей тишине остаются только Льюис и Лишь.

– Артур, – говорит Льюис, откинувшись на подушки. – Я рад, что ты с нами поехал.

Лишь вдыхает ночной воздух. Над ними в плюмаже дыма раскинулся Млечный Путь.

– С годовщиной, – говорит он, глядя на