Лишь - Эндрю Шон Грир

звонят, на этот раз с неизвестного номера, но мы уже не узнаем зачем, потому что звонящий не оставил сообщения, а тот, кому он звонил, уже парит в тягучей дреме высоко над Европой, всего в семи днях от своего пятидесятилетия: и на этот раз он в Марокко попадет.

Лишь в Марокко

Что любит верблюдица? Я бы сказал, ничего на свете. Ни песок, который скребет ее бока, ни солнце, которое припекает ее сверху, ни воду, которую она пьет, как истая трезвенница. Ни сидеть, хлопая ресницами, как старлетка. Ни вставать, со стонами гнева и возмущения разгибая ноги-веточки. Ни своих собратьев, на которых она взирает с презрением богатой наследницы, вынужденной лететь эконом-классом. Ни людей, которые ее поработили. Ни океаническое однообразие дюн. Ни безвкусную траву, которую она жует, жует, жует в угрюмой борьбе за выживание. Ни адский день. Ни райскую ночь. Ни закат. Ни рассвет. Ни солнце, ни месяц, ни звезды. Ни тем более увесистого американца, несмотря на пару лишних фунтов сохранившего недурную для своих лет фигуру, высокого, качающегося из стороны в сторону, пока она бесцельно везет его, этого человека, этого Артура Лишь, через Сахару.

Впереди: проводник по имени Мохаммед в длинной белой джеллабе[95] и синем тюрбане; Мохаммед ведет ее под уздцы. Сзади: остальные восемь верблюдов из их каравана. На тур с ночевкой в пустыне подписались девять человек, однако из девяти верблюдов заняты только четыре; после отъезда из Марракеша они потеряли уже пятерых туристов. Скоро потеряют еще одного.

Сверху: Артур Лишь, также в синем тюрбане; он любуется дюнами, на чьих гребнях кружат маленькие песчаные вихри, наслаждается бирюзово-золотой палитрой заката и радуется, что в день рождения хотя бы не будет один.

За пару дней до этого: продрав глаза, Артур Лишь обнаруживает, что приземлился в Африке. Все еще потрескивая от шампанского, прикосновений Хавьера и весьма неудобного места у окна, он плетется под небом цвета индиго на паспортный контроль, где его ждет очередь, выходящая за грани разумного. Французы, столь степенные у себя на родине, ступив на землю бывшей колонии, разом посходили с ума; так мы теряем рассудок при виде бывшего возлюбленного, с которым плохо обошлись; игнорируя очередь, они снимают ленты между аккуратно расставленными стойками и воинственной толпой идут на Марракеш. Марокканские таможенники в зеленой с красным униформе коктейльных оливок невозмутимо проверяют и штампуют паспорта; похоже, они такое видят каждый день. Когда мимо Лишь грубо проталкивается француженка, с его губ невольно срывается: «Мадам! Мадам!» Она с гримасой пожимает плечами (мол, c’est la vie![96]), продолжая двигаться вперед. Может, началось какое-то вторжение? Или это последний рейс из Франции? Если так: где же Ингрид Бергман?[97]

Пока он топчется в толпе прибывших (хотя там одни европейцы, он среди них самый высокий), его все больше охватывает паника.

Он мог бы остаться в Париже или хотя бы задержаться там еще на денек (получив еще шестьсот евро); он мог бы променять это глупое приключение на другое, и того глупее. «Артур Лишь должен был отправиться в Марокко, но повстречал в Париже испанца, и с тех пор его никто больше не видел!» – передадут Фредди. Но если об Артуре Лишь что-то и можно сказать с определенностью, так это то, что он всегда следует плану. Поэтому он здесь. И он хотя бы не будет один.

– Артур! Решил отпустить бороду? – Зал прибытия. Его старый друг, неунывающий Льюис Делакруа. Длинные волосы цвета потускневшего серебра, на подбородке – жесткая белая щетина; одет с иголочки в лен и хлопок серых тонов; на полном лице – плодородная дельта капилляров; Льюису без малого шестьдесят, и Артуру Лишь до него еще далеко.

Лишь нервно улыбается и проводит по бороде рукой.

– Мне захотелось… чего-то новенького.

Не размыкая объятий, Льюис отходит на шаг, чтобы получше его разглядеть.

– Очень сексуально. Пойдем, тебе нужно под кондиционер. Тут стоит аномальная жара, даже ночью сплошное мучение. Обидно, что задержали рейс, да еще на целый день! Ну как, успел влюбиться за четырнадцать часов в Париже?

Удивленно покосившись на Льюиса, Лишь говорит, что созвонился с Александром. Что Алекс пригласил его на званый ужин, а сам так и не пришел. О Хавьере – ни слова.

– Хочешь, можем поговорить о Фредди, – предлагает Льюис. – А можем и не говорить.

– Давай лучше не будем.

Его друг кивает. Это тот самый Льюис, с которым он познакомился во время турне по Америке после колледжа, тот самый Льюис, который приютил его в своей дешевой квартирке над коммунистической книжной лавкой на Валенсия-стрит, тот самый Льюис, который познакомил его с электронной музыкой и кислотой. Красавчик Льюис Делакруа, такой взрослый, такой уверенный в себе; тогда ему было тридцать. Их с Лишь разделяло целое поколение; теперь же они, по сути, ровесники. И все-таки Льюис всегда был более зрелым; они с мужем уже двадцать лет вместе: воплощение счастливой любви. При этом Льюис – персона гламурная: взять хотя бы эту роскошную экспедицию в Сахару. Поездка затевалась в честь дня рождения – но не Артура Лишь, а некой Зоры, которой, по словам Льюиса, тоже стукнет пятьдесят.

– Я бы посоветовал тебе выспаться, – говорит Льюис, когда они садятся в такси, – но в отеле никто не спит. Пьют с самого обеда. И еще бог весть что творят. Я виню во всем Зору; ну, ты с ней познакомишься.

Первой пала актриса. Возможно, все дело в бледном марокканском вине, которое бокал за бокалом наливали за ужином (на крыше съемной виллы, риада, с видом на минарет мечети аль-Кутубия, подобный вздернутой руке ученика); а может, в джин-тониках, которые она заказывала после ужина, когда, сбросив одежду, окунулась в бассейн (персонал риада в лице двух марокканцев по имени Мустафа молчал), где черепахи глазели на ее бледную плоть, мечтая вновь стать динозаврами, пока она плавала на спине, рассекая водную гладь, а другие постояльцы продолжали знакомиться (был тут и Лишь, со штопором в руках и бутылкой вина между ног); или в текиле, которую она обнаружила чуть позже, когда кончился джин, и после которой исполняла импровизированный танец с лампой на голове под звуки гитары и визгливой флейты, которые кто-то откопал непонятно где, пока наконец ее не вывели из воды; или в виски, которое ходило по кругу; или в гашише; или в сигаретах; или в трех громких хлопках из соседней резиденции, где живет принцесса, – знак, что пора закругляться. В чем причина, мы уже не узнаем. Известно одно: наутро она не может встать с постели; голая, она просит выпить, а когда ей приносят воды, отталкивает